Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 2 [litres самиздат]

Грязное личико куксится, ещё чуть-чуть и она заплачет. То, что это она, я понимаю по розовому платьишку, недавно бывшему как у куклы, а теперь перепачканному и в прорехах. Волчий вой приближается, нужно бежать, но как оставить ребенка? Я подхватываю девочку на руки и отбегаю к краю поляны. Арбалет прыгает в перевязь на спине, и в это время я чувствую дикую боль в правой руке, словно кожу сжимают маленькие кусачки.

Ребенок-оборотень? До этого мне попадались только взрослые особи. Что там говорил Иваныч – они становятся оборотнями по праву рождения?

Этот темноволосый ангелок рвет кожу на плече и оскаленным ротиком тянется к моей шее, к артерии. Я от неожиданности роняю «девочку» – она долетает до земли черным чертенком и тут же кидается на мою ногу. Больше похожа на черную лохматую дворняжку. Раздается треск платьица, из моей руки вырывается фонтанчик крови. Перевертень в миниатюре! Я успеваю отбросить её прочь и выхватываю арбалет. Истошно вереща, оборотенок переворачивается в воздухе и на землю падает уже ребенок. В прицеле виден грязный лобик, ясные карие глазки и стекающая с губ кровь.

Моя кровь!

Ребенок начинает хныкать и снова тянет ко мне ручки. Мой палец дрожит на курке, но я не в силах нажать. Перед глазами встает мой Сашка – ведь он примерно такого же возраста! Я опускаю взгляд на рану, она потемнела по краям прокуса – я заражен!

Темноволосая девочка плачет, а я не могу нажать. Я вытаскиваю медное «яблочко» – заветное, то самое, что осталось после смерти Александра, моего напарника. Однако вспоминаю, что тогда Ольга с Сашкой останутся одни, и никто им не поможет.

Я должен жить!

Отец, что же ты наделал?

Ребенок подползает ближе… Я не могу нажать на курок… Эта маленькая тварь пытается меня ещё и гипнотизировать?

Волчий вой раздается совсем рядом – судя по звукам, идет целая стая. Я кидаюсь прочь. Прочь от маленького перевертня, прочь от мертвого Пастыря, прочь от стаи оборотней. Я должен жить: чтобы защитить Ольгу с Сашкой, чтобы доставить тетку домой, а там она сможет позаботиться о семье. Я убью себя позже, когда мои родные будут в безопасности.

Я выныриваю из тяжелого сна…

Утро начинается с далёкого петушиного крика. Горлопан встречает раннее солнце отчаянными воплями. Теплое одеяло не хочет выпускать из ласковых объятий, но взрывающийся мозг требует объяснений.

Образы метаются перед глазами, то отец, то перевертни, то берендеи.

Юля, мама, тётя?

Всё смешивается, кружится в бешеной чехарде. Я зажимаю руками гудящую голову, но это не приносит успокоения. Я откидываю лоскутное одеяло прочь, почему-то вспоминается: «Денис Иванович, прикрой срамоту-то!»

С легким стоном поднимаюсь и выхожу на кухню. На меня оглядываются тетя с Иванычем. На столе темнеют колбасные кружки, и в кружках покрытый пленкой коричневый чай.

– Оклемался немного? – спрашивает берендей.

– Вроде как, – отвечаю я, умываясь под пристальными взглядами парочки.

Два воина с разных фронтов. Временно объединились для сражения с третьим врагом. Они до утра просидели на кухне – постаревшая тётя и оплывший Иваныч. Тяжеловато им далась эта ночь – о многом пришлось поговорить.

– На, читай! – тётя протягивает знакомый блокнот.

Тот самый, что всегда являлся неотъемлемой частью Голубева. А Голубева ли?

Отголоском далекого эха раздается: «Спасибо, сын!» Я переворачиваю жесткую корочку блокнота.

Отметки о появлении в техникуме, расписание лекций, выходы и заходы в общагу – отец за мной следил! Да ещё как следил, чуть ли не над ухом дышал и в тетради не заглядывал.

За заметками идет убористый почерк. В разных местах нервно зачеркнуто и исправлено. Я вчитываюсь:

«Здравствуй, Саша!

Я не знаю – буду ли жив, когда ты прочитаешь записи, поэтому хочу довериться бумаге, если не успею объяснить всё лично. Бумаге легче рассказать, чем глядя тебе в глаза.

Я очень рад, что у меня вырос такой хороший сын! Прости, что меня не было рядом при твоём взрослении, и я не смог увидеть ни первого сентября, ни поступления в техникум. Не видел окончания школы и не бранил за первые опыты с сигаретой. Я очень виноват перед тобой. Очень! Прости, если сможешь.

Прости за сумбур в написании: так мало времени, а мне так тяжело сосредоточиться и с чего-либо начать.

Когда похитили тётю Машу, я места не находил. Полтора года провёл в поисках. Потом почувствовал её зов и кинулся за ней. Ты только-только начал ходить и разговаривать. Такой был смешной карапуз! Всюду лез и всё спрашивал. Мы с Ольгой не могли на тебя нарадоваться.