Йон Колфер - Последний дракон [litres]

«Проплыву к берегу, подстрахую шефа. Или, на крайняк, встану между этой воительницей и мамой».

Так что Пшик оттолкнулся от киля… и что-то схватило его за ногу.

«Гребаный аллигатор достал, – подумал он. – Дракон пощадил, зато сожрет аллигатор. Охренеть шуточки у вселенной».

Однако это оказался не аллигатор. Вокруг лодыжки просто плотно обмоталась то ли веревка, то ли шнур, то ли что-то вроде.

Пшик вдохнул поглубже и нырнул. Глаза он держал закрытыми, потому что смысла всматриваться в болотную муть даже ясной ночью все равно нет. Пшик уцепился за петлю и просунул между кожей и пряжкой большой палец, но тут кончился воздух. Вторым заходом он расширил петлю и высвободил ступню, а потом подумал, почему бы не прихватить эту штуку с собой, вдруг пригодится.

Как выяснилось позже – пригодилась.

Хук наблюдал, как метелят дракона.

«Воистину, Ридженс, прекрасное время, – подумал он. – Так хорошо уже никогда не будет».

Что было правдой: если тебя заводит от того, как снайперы глухой ночью стреляют по драконам, то прямо сейчас Боар-Айленд стал лучшим во всей вселенной местом.

Папаша как-то сказал ему: «В тебе нет ничего особенного, мальчик. Думаешь, все твои грешные выходки отличают тебя от других? Ты ничем не отличен. Таких дрочил, как ты, миллион».

Хук улыбнулся.

«Опять прогадал, папка».

Констебль наблюдал за возней на берегу через монокуляр. Джуэлл Харди отлично справлялась, пока Верн не подловил ее выстрелом из дробовика.

– Срань господня, вот теперь она взбесится, – сказал Хук Дюшейну. – Давай-ка подберемся поближе.

Дюшейн сидел на надувном борту.

– Если ближе, то днище поцарапаем, – предупредил он каким-то странным тоном, малость глухим, будто лоцман слегка впал в шок. Что не стоило исключать.

До тех пор, пока лодка поддавалась управлению, Хуку было плевать.

– Похер на днище. Не моя лодка, сынок.

– Как я и думал, – отозвался Дюшейн и вдруг добавил: – Ушки на макушке.

«А это тут при чем?» – подумал Хук, гадая, про чью макушку идет речь и какие, к черту, ушки, но ответ пришел сам, когда Дюшейн поймал что-то, летящее с неба, и прижал к груди.

– Поймал, – сообщил он и гордо продемонстрировал Хуку гранату, будто та была золотым яйцом.

– Еб твою ж, – отозвался Хук.

До Адебайо дошло, что он держит; его перекосило, будто по морде прилетело невидимым кулаком. Хук уже знал, что будет дальше. Он сотню раз такое видел. Совсем не как в кино, где солдат, весь из себя, с квадратной челюстью и правильными убеждениями, хватал лимонку с ловкостью бейсболиста, швырял в сторону врага и уничтожал его танк, или спасал деревню. В реальном мире, если какому-нибудь кретину не повезло обнаружить гранату в непосредственной близости, он непосредственно же деградирует до дней, когда играл в «передай другому», и делает подлянку ближайшему же товарищу.

«Не сегодня», – решил Хук.

Он схватил Адебайо за лодыжку и одним рывком сбросил моряка в воду. И прикинул, что его собственный шанс выжить, наверное, процентов тридцать.

Как выяснилось, тело Адебайо неплохо прикрыло Хука от взрыва. В полете лоцман успел сделать полуоборот. А потом его кевларовый жилет покрошило на спагетти, а органы смяло в кашу. Его впечатало в киль, и останки медленно стекли вниз, в темноту, как мокрый носок по стене.

Он умер до того, как упал в воду. Аллигаторы получили горячий обед.

Хук отделался сечкой на предплечье и, судя по всему, звоном в ушах до конца дней, но в остальном остался жив-цел-орел. А вот Цзин Цзян не привыкла к боевым действиям ближе, чем в тысяче ярдов, и отреагировала на взрыв в собственной зоне комфорта цветистой цепочкой ругательств, за которой тут же выдала:

– Все, Хук, я решила, – бросила она через плечо и сменила свою винтовку на миномет, на котором Хук нацарапал маркером «НА КРАЙНЯГ» – через г, потому что солдаты очень любят коверкать слова.

Русский ПЗРК отличался более широкой средней частью, чем у старых трубчатых моделей, а его рабочий конец походил скорее на телеобъектив папарацци, чем на дуло, из-за чего точно прицелиться было нелегко, а цеплять аппаратуру – некогда. Однако Цзян явно решила, что все равно снесет большую часть горизонта событий, так что сказочке конец.

– Сдохни, Годзира.

Хук был уверен, что «Годзира» – это отсылка к японской культуре, а Цзян – китаянка, но обсудить этот межкультурный момент они могли и позже, да и, в любом случае, последний перезапуск фильма оказался чертовски хорош.