Флор Веско - Мирелла [litres]

Законным же нищим было пожизненно жаловано право: побираться во всех пределах своей части града. И никому, помимо этой троицы, не дозволялось очутиться на улице, равно как и просить милостыни.

В сей час воду у Миреллы требовал хромоногий.

Он подходил ко службе со всем радением. А потому был хил, тщедушен, малозуб и косоглаз, как и подобает побирушке.

Он сидел на голой земле и изгибал шею, дабы узреть под лохмотьями ягодицы мерзавки. Увы! Края ткани плотно прижимались к ляжкам.

На донце ведер еще оставалась вода. Мирелла наполнила нищему флягу. Он осушил ее в пару глотков и велел наполнить сызнова. Она подчинилась не мешкая. Когда фляга была полна, нищий затребовал еще воды, дабы омыть руки. Водоноска плеснула последние капли.

Тогда возжелал он омочить затылок.

Мирелла ясно видела, что он лишь глумится над ней. Но об ослушании не могло идти и речи. Мир устроен был в незыблемом порядке. И сверху вниз, от самого могучего до самого ничтожного, в нем имелись:

Бог

↓

Император Священной империи германской

↓

Князья

↓

Бургомистр

↓

Члены магистрата

↓

Знатные горожане

↓

Ремесленники

↓

Торговцы

↓

Сторожевые псы

↓

Женщины

↓

Нищие

↓

Мирелла

Чем ниже ступень сей лестницы, тем важнее склонять голову. Мирелла же с детских лет приучилась гнуться до земли. Склада она была робкого и опасливого. И с восхода солнца держалась услужливо и покорно. Она повиновалась, пряча взор, благодаря чему и по сей час ходила в живых.

А посему вылила то, что еще оставалось в ведрах, нищему на затылок. И коль скоро он требовал снова, Мирелла обещалась на обратном пути поднести еще, когда ведра будут полны. Она вскинула на плечи ремень и двинулась дальше.

Хромец на прощанье хлопнул ее по заду. То был добрый шлепок: таким погоняют осла. Мирелла стиснула зубы. И хотя от омерзения по коже пробежали мурашки, но она снесла шлепок и зашагала дальше не оглядываясь.

Шел июнь месяц, самый зачин лета: всё во граде пеклось от жара. Вам, верно, хочется знать и год, когда сие приключилось? Помню, что не сказано еще того мною.

Но, увы, не так-то просто дать вам ответ. Давешний нищий не ведает даже, в какой век он побирается. А ежели спросить у прекрасной трактирщицы, что держит здесь постоялый двор, она, верно, заключит, что идет год 1284-й.

– Помнится мне, – скажет она, – шел год 1274-й, когда медведь к обедне явился. А уж лет минуло не меньше десятка.

(В 1274-м в церковь и правда как-то забрел медведь и сожрал целый короб облаток. Священник возопил о чуде: дикая неразумная тварь восприяла благодать Божию и взалкала причастия. Священник благословил медведя и хотел проводить его в исповедальню, ибо у зверя, без сомнения, скопилось немало грехов. Но тот, безо всякой любви к ближнему, оторвал священнику руку и, утолив глад прихожанкою, покинул храм Божий.)

А ежели в тот миг в трактир пожалует член магистрата, он воскликнет:

– Ничуть не бывало! Год ныне 1280-й! Ибо три года минуло с тех пор, как почил глава городского совета.

(В 1277-м во время торжественного шествия сей глава совета, шагая чинно и твердо, ступил на влачащийся по земле край длинной белой бороды своей, отчего грянулся оземь и расшиб чело так, что вскоре почил с миром.)

Под конец, всего верней, вмешается пристав:

– Куда там! Скорей уж 1275-й на дворе. Как раз четыре зимы назад был случай с вдовою Мориц.

(В 1271-м у той вдовы, растившей в одиночку десять рыжеволосых чад, за столом в трапезный час очутились одиннадцать мальцов. Один рыжее другого. Не в силах опознать чужого отпрыска, вдова порешила принять в семью лишний рот, взмолившись только, чтобы чудесное умножение чад более не повторялось.)

Ежели, конечно, сказ наш не идет пятью, а то и десятью летами позже: иные жители вспомнят и зиму 1279-го, когда случился великий спор об облаке, что на вид не то Священный Грааль, не то псина. Или же осень 1283-го, когда почтили Гамельн крестоносцы, выбрав его, а не соседствующий город для разграбления.

Словом, то, о чем сказываем, случилось в правление Рудольфа Габсбурга, в ту эпоху, что ныне зовется Высоким Средневековьем. В те времена мужчина, сумевший дожить до тридцати, был стариком, а женщины имели по пять-шесть детей к двадцати годам. Мылись тогда у всех на виду. В домах было по одной широкой кровати, где спали всей семьей, вместе со слугами и захожими странниками. Никто не сказал бы вам, сколько времени; день размечал церковный колокол, звоня Первый час, потом Третий, Шестой, Девятый [1] «Первый час» – молитва в шесть утра, «Третий час» – в девять утра, «Шестой час» – в полдень, «Девятый час» – в три часа дня. , затем Вечерню и на закате – Повечерие. Картошки, шоколада и помидоров не было еще и в помине.