Андрей Стригин - Кирилл Обломов и его невероятные миры

— Хорошее дерево, этот мальчик его вырастил! — с нервным смешком говорит Альмигора, — всю волшебную силу из меня высосало, я сейчас даже с кикиморой не справлюсь.

— А что я тебе раньше говорил, лучше хорошего меча ещё ничего не придумано, — Феофан неторопливо идёт по двору, озираясь по сторонам, в глазах появляется беспокойство.

— В избе твой меч, — улыбается Альмигора.

— Болотная-Яга где? — в нерешительности останавливается Феофан Смелый.

— В том сарае.

— Что она там делает? — сбивается с шага мужчина.

— Сидит. Я её приковала к стене.

— Это правильно, — с облегчением выдыхает Феофан Смелый.

— Вы что, старую бабушку на цепи держите? — выкрикивает от возмущения Катя.

— Кто это? — сурово глянул на неё мужчина.

— Это? — Альмигора внимательно смотрит в глаза девочки. — Она ведьма, — и, после небольшой паузы добавляет, — будущая ведьма.

— Тогда всё понятно, — хохотнул Феофан Смелый, — наверное, внучка её.

— Ничего не внучка! Просто, нельзя так со старыми … э-э-э, — Кате не нашла какое подобрать слово.

Альмигора мягко улыбается:

— Совсем как моя доченька, такая же беспринципная и горячая. Ты, девочка, должна понять, Болотная-Яга — уже не человек и страшная она даже не лицом, а своими помыслами, даже Водной перестал приходить к ней в гости, она мавок обижает, дочку свою Бабу-Ягу едва не утопила.

— Да, чуть не утопила! А почему она ко мне почти сто лет не приходила? — внезапно раздаётся шамкающий голос.

— С цепи сорвалась! — Феофан Смелый метнулся в избу за мечом.

— Давно меня не жалели, вот и я никого не жалела, а сейчас в моей душе словно фиалки распускаются.

Я не сразу рассмотрел её. Действительно, практически ничего человеческого от неё не осталось: голова в редких седых волосах, глаза глубоко в черепе и из чёрных прорезей вырывается красный огонь, тело — нечто бесформенное, прикрытое рваным тряпьём, а на кривых ногах лапы как у гусыни. Она небрежно взмахивает рукой, в топях что-то забулькало, а на поверхность всплывают утопленники, смотрят мутными глазами, скрипят зубами и со злобой машут распухшими кулаками.

— Ты бы убрала свою свиту, — обращаюсь я к Болотной-Яге.

— Давненько тебя здесь не было, — обжигает она взглядом, — почти не изменился, а ведь это по твоей милости я здесь «корни пустила», в жабу превращаюсь.

— Это не я был, — теряюсь под её пронизывающим взглядом, — а впрочем, что мешало вам остаться человеком?

— В этих топях? Да здесь одни лягушки, пиявки и кикиморы … фу, какая гадость! А мне летать охота, а ступа моя давно прохудилась.

— Ступу мы починим, метлу поправим, крышу на избе перекроим, — неожиданно мне становится стыдно за своего предка. Действительно, зачем он её сюда упрятал?

— А-а-а! — из избы, с мечом в руках, с перекошенным лицом, вылетает Феофан Смелый, но один из утопленников бросает ему под ноги бревно и мужчина бьётся головой о землю и теряет сознание.

— Прикажи своей свите не буйствовать, — пугаюсь я.

— Так, не мы буйствуем, — у Болотной-Яги вырывается злой смешок, — это он сам такой.

Альмигора с поспешностью подбегает к мужу и успевает оттащить его до того как утопленники попытались его схватить.

— Кирюха, сзади! — выкрикивает Хрюх.

С нечленораздельным мычанием к нам подбираются распухшие утопленники.

Жутко становится, а глаза словно вспотели, запрыгиваем на лист и тот, неожиданно приподнимается над трясиной.

— Спас-сибо! — заикаясь, говорю я дереву.

Из листвы, как капли росы, показываются чистые глаза и дерево говорит, странно, как струны арфы под умелой рукой:

— Это вам спасибо, вырастили, вкусно накормили, проси что угодно, — неожиданно говорит дерево.

— Их надо спасти, — указал я на Альмигору и Феофана Смелого и тут же из гущи изумрудной листвы сползает гибкий зелёный ус, с лёгкостью отшвыривает утопленников, обхватывает Альмигору и, вздумавшего размахивать мечом Феофана Смелого, аккуратно спускает их на лист.

— Чудеса, да и только, разумное дерево! — качнувшись на мягкой поверхности, произносит Феофан.

— Что ещё хочешь? — звучит удивительный голос.

— А можно мне, — я тушуюсь под пристальным взглядом блестящих как роса глаз и замолкаю.

— Ты хочешь поколдовать? — догадывается дерево.

— Да, — испытывая смущение, говорю я, — но ведь для тебя волшебство — пища.

— Это так … но что не сделаешь для друга … колдуй, — шумят ветви.

— Ты что придумал? — наклоняется ко мне Катя.