Джеральд Бром - Косиног. История о колдовстве [litres]

На глаза навернулись горячие слезы – слезы злости на Эдварда и не только. Нет, он, как всегда, из себя не выйдет, а лучше бы разозлился, лучше бы обругал ее, на чем свет стоит: может, тогда Абита злилась бы на собственную безголовость хоть чуточку меньше.

– Это вовсе не Господь оставил калитку незапертой, – зарычала она. – Это я, я! Я во всем виновата. Нельзя же всю жизнь во всем винить Господа. Не выйдет из этого никакого…

– Довольно! – с неожиданной резкостью оборвал ее Эдвард.

Однако Абита, уловив кроющуюся за резкостью слабость, решила ни на чем не настаивать, уступить: пусть без помех разбирается во всем по-своему.

– Довольно, – прошептал Эдвард и, развернувшись, усталый, подавленный, двинулся по склону оврага наверх, к дому.

Оглянувшись на темный зев пещеры, Абита последовала за ним.

Приближаясь к дому, Абита увидела белого жеребца, привязанного у крыльца.

«О нет, только не сегодня!»

Эдвард замедлил шаг. На миг Абите показалось, что он развернется и уйдет, однако муж шумно перевел дух и направился в дом. Абита двинулась следом.

Старший брат Эдварда, Уоллес, развалился в кресле, закинув ноги на стол. Те же, что и у Эдварда, волнистые волосы, карие глаза, высокий лоб, однако на этом все сходство заканчивалось. Во всем остальном Уоллес – огромный, широкоплечий, развязный в разговоре и поведении, с квадратной челюстью, бравого вида малый, с какой стороны ни взгляни – отличался от брата разительно.

– Эдвард! – воскликнул Уоллес, смачно жуя ветчину.

Перед тем, как отправиться в лес, Абита накрыла стол к ужину, и Уоллес не постеснялся угоститься одним-двумя небольшими ломтиками ветчины. Увидев это, Абита едва сдержала крик возмущения: ни солонины, ни ветчины у них больше не осталось, и денег на пополнение запасов в ближайшем будущем не предвиделось.

Тем временем Уоллес окинул взглядом ее измазанное грязью платье и волосы.

– Осмелюсь спросить… э-э…

– У нас козел пропал, – сказал Эдвард, не добавив больше ни слова.

– О-о… понимаю, – откликнулся Уоллес и вновь вонзил зубы в ломтик ветчины. – Жаль, жаль. Соболезную. Надеюсь, ты, брат, не возражаешь? – спросил он, подняв повыше огрызок мяса. – Путь сюда был неблизок, а я до сих пор не ужинал.

«Прекрасно же знаешь, что мы возражаем», – подумала Абита и перевела взгляд на мужа.

Как ей хотелось, чтоб муж призвал этого типа к порядку!

«Не спускай ему этого с рук, Эдвард. Скажи хоть, что мог бы из вежливости разрешения подождать! Один-то раз в жизни не позволяй ему вытирать о себя ноги!»

– Э-э, – протянул Эдвард. – Что ж… да, возможность поделиться дарами Господа – дело хорошее.

– Абита, – продолжал Уоллес, – принеси-ка мне капельку Эдвардовой медовухи. Горло промочить нужно: я ведь к вам с кой-какой новостью.

Однако Абита спешить никуда не стала. Во-первых, не в том она нынче была настроении, чтоб этот наглец ею командовал, да еще в ее собственном доме, а во-вторых, медовуха у них тоже подходила к концу. На исходе зимы почти со всеми припасами сделалось туго, и не в последнюю очередь – из-за сидящего перед ней.

Подождав малость, Уоллес утер рукавом жирные губы и повернулся к Эдварду.

– Что на нее нашло?

– Абита, подай медовухи, – велел Эдвард.

– Но, Эдвард, ее осталось-то…

– Абита, – сурово оборвал ее муж.

– Эдвард, я…

– Абита! – рявкнул Эдвард. – Живей!

Уоллес заулыбался, откровенно позабавленный их перебранкой.

– Ну и терпелив же ты, братец! Да, спору нет, нравом ты у нас кроток, но не слишком ли кроток, а? Конечно, я ведению хозяйства тебя учить даже не думаю, но, знаешь, уж лучше твердая рука дома, чем порка в деревне, на общинной площади.

Раскрасневшаяся от возмущения, Абита развернулась и твердым шагом направилась к буфету. Она хорошо, слишком хорошо знала: на людях пуританской женщине надлежит держать рот на замке, а со всеми мужчинами держаться неизменно почтительно и покорно. Это ей вдалбливали в голову с самого дня приезда, и в поучениях Уоллеса она, черт побери, совсем не нуждалась. С шипением втянув в себя воздух, чтобы хоть чуточку успокоиться, она открыла дверцу буфета и сняла с полки кувшин медовухи. Последний кувшин… и то, судя по тяжести, почти допит.

Ухватив с полки кружку, Абита наполнила ее до половины и с грохотом водрузила на стол перед Уоллесом.

– Да, когда эта рассердится, по ней все сразу видно, – с усмешкой заметил Уоллес. – Вон, щеки-то – что малина!