Алексей Переяславцев: Длинные руки нейтралитета [litres]

Ветер на мысе Херсонес был сильным и довольно неприятным. Возчики, поругивая холодную погоду, сноровисто выгрузили вещи немцев.

– Отсюда нас заберут, – небрежно заметил Малах, передавая обусловленную плату.

Подводы без всякой спешки начала разворачиваться в обратную дорогу, а путешественники сделали вид, что тщательно осматривают кладь.

– Я дам знать о портале, – твёрдо заявил Тифор.

У него были основания так говорить: поля портала были ему хорошо знакомы, не почувствовать их было невозможно.

– Порядок такой: первым идёт Таррот, за ним Мариэла, далее – Риммер, потом вы, сударь унтер-офицер, потом Тихон, после вас я. Тифор, ты замыкающий, сам знаешь почему.

Магистр кивнул и машинально взлохматил волосы. Хорунжий перевёл.

Казалось, ожидание длится час, хотя на самом деле прошло едва ли десять минут по марэским часам.

– Есть!!! Таррот, пошёл!

Один за другим члены экспедиции нырнули в портал. Все, не сговариваясь, почему-то пригибались, исключая дракона, которому понадобилось всего лишь не задирать голову и не топорщить гребень. Никому не хотелось задеть край портала, хотя Тифор уверял, что поле портала просто отбросит назад, не принеся вреда.

Казак по неистребимой привычке разведчика старался запомнить все обстоятельства. Крымское солнце как раз вышло из-за облачка и осветило нечто вроде пещеры с идеально гладкими стенами, полом и потолком. Жена старалась не показать беспокойства, но всё же крепко вцепилась в мужнину руку.

Солнце погасло, будто в комнате захлопнули окно. Малах тотчас зажёг фонарь.

– Ждём минуту.

– Не беспокойся, командор, как откроется Маэра, я тебе сразу дам знать, – даже в этой тревожной обстановке Тифор нашёл в себе силы острить.

– А там какое время дня? – спросила Мариэла.

– Час до полудня, – со знанием дела ответил капитан дальнего плавания.

Солнце полыхнуло ярким светом – портал открылся.

– Выходим, ребята, быстрее, быстрее, БЫСТРЕЕ!!!

Путешественники выскочили из портала. Впереди на расстоянии около десяти ярдов стоял встречающий. Это был Сарат. Заговорил он на русском, явно адресуясь к российским подданным:

– Доброго вам дня, господа.

Подобное обращение было в диковинку унтер-офицеру. Он искоса глянул на казака. Неболтай сделал вид, что его раз по тридцать на день величают именно так.

Сарат перешёл на маэрский:

– С возвращением, ребята! До чего ж я рад вас видеть! Сейчас же идём отмечать к толстяку Фарагу!

Неболтай принялся шёпотом переводить унтеру.

– Только после того, как я устрою моих зверей, – заявила Мариэла.

– НАШИХ зверей, – вежливо, но твёрдо поправил Ти-фор.

– Вы с вашей корзинкой выглядите ну в точности как глубокочтимая декан факультета целителей Иринама, когда мы с Професом с ней познакомились. Только у неё это была норка. Можно глянуть?

Котята продолжали спать. Впрочем, Сарат приподнял полотно очень осторожно.

– О, какая масть! Таких рыжих норок не бывает.

– Это мой!

– Я так и подумал.

– Тогда мы с мужем едем ко мне домой, я оставлю зверят служанке, а потом мы присоединимся к вам в трактире Фарага.

– Я организую экипаж для вас, Мариэла, и для сударя хорунжего, и еще один, чтобы доставить ваши вещи. – Сарат опять перешёл на русский: – Вас, сударь унтер-офицер, доставят по тому адресу, где вы будете проживать. Вот вам краткий словарь наиболее употребительных выражений на маэрском. Придётся их учить. Для всех остальных план действий такой…

Бывает, ход истории трудно проследить логикой, но не в данном случае.

Правительства всех стран с момента появления профессиональных военных начали придерживаться правила: армия и флот должны держаться вне политики. Квинтэссенция этого принципа была выражена Талейраном: «Война слишком серьёзное дело, чтобы доверять её военным». Такая позиция не могла не дать соответствующие плоды: политики перестали доверять военным. Уточняя, скажем: не то чтоб совсем уж не верили, но принимали решения, не особо считаясь с мнением армии и флота.

Так было и в эту войну, которую Европа назвала Восточной. Кардинальные решения в ней принимались по политическим соображениям, а те, в свою очередь, появлялись под воздействием не сухих военных докладов, а газетных публикаций и аналитических записок банковских домов. И политики не вдавались в такие нудные частности, как появление у противника кораблей с неслыханной быстроходностью и ужасающей артиллерией.

Но в акватории штеттинского порта толчок был дан в ином направлении. Там присутствовали люди, которые могли реально влиять на правительственные решения, – послы и члены дипломатического корпуса, в абсолютно большинстве лица совершенно гражданские. Тем большее впечатление на них оказал «салют наций», произведённый русским пароходофрегатом, точнее, тем кораблём, в который он превратился. Своим глазам господа дипломаты привыкли доверять. История о том, как один из этих кораблей (тот, который меньше) с таким же вооружением вышел на бой с эскадрой из пятнадцати кораблей, включающей три бронированные плавучие батареи, и вышел победителем, из полуабстрактного донесения превратилась в леденящую душу реальность.