О, это было обольстительное обетование, и тонущая душа вцепилась в него, как в грузило, опускаясь всё ниже – к смерти. Когда-то она мечтала сама резать юных, большеглазых послушниц, брать нож в руку и безжалостно отсекать наслаждение. Страдание не терпит – не выносит! – одиночества; и в этом желании делиться нет и тени альтруизма. Эгоизм кормится злобой, а всё остальное отбрасывает.
За свою короткую жизнь она видела слишком много, чтобы поверить в любую другую проповедь. Бидитал любил боль, и эта любовь питала в нём потребность дарить другим бесчувствие. А бесчувствие в нём самом позволяло дарить боль. Ну а искалеченный бог, которому он якобы поклонялся… что ж, Увечный знал, что ему никогда не придётся держать ответ за свой обман, за лживые обещания. Он ведь отыскивал жизни, которые больше никому не принадлежали, и потому мог свободно выбрасывать тех, чьими жизнями воспользовался. Она поняла, какое это изысканное рабство: вера, главный постулат которой невозможно доказать. Такую веру не убьёшь, не задушишь. Увечный Бог всегда найдёт множество смертных голосов, которые станут повторять его пустые обещания, а внутри его деспотичного культа будут процветать зло и скверна.
Вера, обусловленная болью и чувством вины, не может провозглашать моральную чистоту. Вера, укоренённая в крови и страдании…
– Мы – павшие, – вдруг сказал Геборик.
Насмешливо ухмыльнувшись, Скиллара забила «ржавый лист» в трубку и затянулась.
– Жрец войны такое и должен говорить, верно? А как же великая слава, которую можно обрести в жестокой бойне, старик? Или ты не веришь в необходимость равновесия?
– Равновесие? Это иллюзия. Будто пытаешься сосредоточиться на одном-единственном лучике света и не обращать внимания на остальной его поток – и на мир, который он освещает. Всё вечно пребывает в движении, всё изменяется.
– Точно как эти треклятые мошки, – пробормотала Скиллара.
Резчик, который ехал перед ними, оглянулся.
– Об этом я как раз думал, – сообщил он. – Это ведь трупные мухи. Мы что, едем к месту какой-то битвы, как вы думаете? Геборик?
Старик покачал головой, его янтарные глаза на миг вспыхнули в послеполуденном свете.
– Я ничего такого не чувствую. Земли впереди такие же, как и здесь.
Они подъехали к широкой долине с редкими скоплениями мёртвого, пожелтевшего тростника. Сама земля стала почти совсем белой, потрескалась, точно разбитая мозаика. Тут и там виднелись горки, сложенные, похоже, из палок и тростника. Оказавшись на краю долины, они остановились.
Ветер вынес на край мёртвого болота рыбьи кости, рассыпал их ковром под ногами. На ближайшем кургане виднелись птичьи кости и остатки скорлупы. Болота эти умерли внезапно, когда птицы только начали гнездиться.
В долине кишмя кишели мухи, поднимались с земли жужжащими тучами.
– Нижние боги, – проговорила Фелисин, – нам придётся её проехать?
– Справимся, – сказал Геборик. – Тут не так уж далеко. Если попытаемся её объехать, не успеем до темноты. К тому же, – старик взмахнул рукой, указывая на мух, – мы ещё даже не въехали в долину, а насекомые нас уже отыскали, так что, объезжая, мы от них не избавимся. Эти хотя бы не кусаются.
– Ну, поехали тогда, – не выдержала Скиллара.
Серожаб спрыгнул в долину, принялся пробивать дорогу раскрытой пастью и молниеносным языком.
Резчик пустил коня рысью, а затем, когда мухи взвились вокруг, – карьером.
Остальные последовали за ним.
Мухи, как сумасшедшие, падали на его кожу. Геборик прищурился, когда бесчисленные твёрдые тельца врезались ему в лицо. Даже солнечный свет поблёк за этой безумной тучей. Мухи забились в рукава, в штанины потёртых леггинсов и под тунику на спине. Старик сжал зубы, чтобы перетерпеть это мелкое неудобство.
Равновесие. Слова Скиллары почему-то его обеспокоили – нет, наверное, даже не сами слова, а чувство, что в них прозвучало. Бывшая послушница, которая теперь отрицала всякую форму веры – он ведь и сам когда-то это сделал и, вопреки вмешательству Трича, всё ещё желал достигнуть. В конце концов, богам войны не нужны никакие слуги, кроме бесчисленных легионов, которые у них всегда были и всегда будут.
Дестриант, что кроется за этим званием? Собиратель душ, обладающий силой – и правом – убивать во имя бога. Убивать, исцелять, вершить правосудие. Но правосудие – для кого? Я не могу отнять жизнь. Уже не могу. Не смогу. Ты ошибся в выборе, Трич.
Столько мёртвых, столько призраков…
Читать дальше