Сара Пинборо - Дом смерти

Ответить мне нечем. Уилл прав. Я и раньше не особенно обращал внимание на окружающих, но теперь все иначе. Даже когда не сплю, я думаю о Кларе, птице и о том, что принесет следующая ночь. Все остальное кажется ненастоящим. И мне это нравится. Я словно отделился от дома. Взять хотя бы текущий момент — прямо сейчас я думаю о птице.

— Сомневаюсь, что от поливания башки водой на таком холоде Джо полегчает.

— Суть крещения не в том, чтобы ему полегчало, — возражает Луис. — В процессе обряда его представляют богу. Ну или что-то в этом роде.

— Как-то их многовато стало.

У качелей стоят Эшли, Джо, Гарриет и пара мальчишек из другой спальни — лица помню, но точно ни разу с ними не разговаривал.

— Очнись уже, Тоби, — говорит Уилл. — У Эшли теперь своя банда.

— Да какая там банда? Кучка жалких уродов.

Джо сидит на качелях. Остальные, опустив головы, слушают тихое бормотание Эшли. Слов не разобрать, но лицо у него серьезное, глаза закрыты. От температуры Джо весь в красных пятнах. Солнца нет, но жирные волосы блестят от пота.

Эшли начинает говорить громче и поливает запрокинутую голову Джо из бутылки:

— Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого духа.

На Джо трижды льется вода. Собравшиеся обмениваются улыбками, как будто только что произошло какое-то долбаное чудо, от которого пропадет болячка. Джо встает, его место занимает Гарриет. Не думал, что можно скукожиться еще больше, но Джо, который всегда был тощим, теперь совсем как швабра, на которой мешком висят шмотки.

— И почему его до сих пор не забрали в лазарет? — ворчу я.

Кажется, Джо уже сто лет болеет. А я не хочу замечать реальность. Не хочу видеть дом. Не хочу думать о будущем. После поцелуя мне все это не нужно.

— Так ведь сразу ясно, — говорит Том, появление которого я не заметил. — Чем бы он ни болел, это не оно.

Мы втроем как один поворачиваемся к нему. Даже Луис, у которого необъятный мозг, об этом не подумал.

Том пожимает плечами:

— По-моему, это нормально. Джо скорбит по брату, вот и заболел. Когда умерла мама, я подхватил дичайший грипп. Две недели из постели не вылезал. — Его передергивает. Том отворачивается. — Я возвращаюсь в дом. Элби учит Джейка играть на гитаре. Обещал научить меня стучать по барабанам.

— Ты же в курсе, что ударнику телочки не светят? — не успев подумать, ляпаю я.

Не знаю, слышал он меня или нет, но на слова никак реагирует.

— Ты знал, что у Тома умер брат? — спрашивает Луис.

— Маму его жуть как жалко, — грустно добавляет Уилл.

— Да кому какое дело? — Слова звучат резче, чем мне бы хотелось.

Зачем Тому нам об этом рассказывать? Я не хочу знать ничего такого. Не хочу его жалеть. Не хочу жалеть Джо. Вообще не хочу о них думать.

Отнести червей наверх не получается. После безумного спектакля Эшли в саду мы с онемевшими пальцами на ногах и руках возвращаемся в дом. Но, как только оказываемся внутри, звенит звонок, и нам всем приходится возвращаться в спальни, где уже ждут медсестры. Причем ждут и преподобного Эшли с его богом, которого он везде за собой таскает, как какой-то щит, способный уберечь его от всех проблем.

— Сегодня мы берем кровь на анализ, — говорит медсестра, щелкая по запястьям резиновыми перчатками, и готовит первый шприц, пока мы в ужасе рассаживаемся по кроватям.

Зачем опять проверять нашу кровь? Здесь все дефективные, и все об этом знают. Или мы для них как лабораторные крысы? Может быть, они изучают нас, чтобы разобраться в болезни?

Смотрю на медсестру, и сердце бешено колотится. Она моложе тех, что я видел раньше. Наверное, ей под тридцать. Из-под форменного чепчика выбиваются густые рыжие пряди.

— Нам нужно знать, как у вас дела, — говорит она, словно прочитав мои мысли, и втыкает иглу в Эшли.

Уилл бледнеет и жмурится. Рядом сидит Луис, держит его за руку. Никак не могу вспомнить, есть ли у них братья или сестры, но здесь и сейчас они точно братья.

— Дел у нас маловато будет, — говорю я, надеясь хоть чуть-чуть разрядить обстановку. Не хочу, чтобы Уиллу было страшно. И сам бояться не хочу. — А нам поставят зачет, если наши гены окажутся дерьмовее, чем у других? — Я улыбаюсь, когда медсестра подходит ко мне. Широко улыбаюсь, до ушей, но она даже не смотрит. — Или дадут медальку на грудь? Ну хоть «пятерку» по дефективности нарисуют? — Подмигиваю Луису и Уиллу.

Оба выжимают подобие улыбки. Ну что ж, на двоих одна как раз получится.

— Постарайся не дергаться, — только и говорит медсестра, завязывая у меня на руке жгут. В вену входит игла.