Марк Лоуренс - Ошимское колесо

– Блядь! Блядь! Блядь! – мужчина принялся прыгать с одной босой ноги на другую. – Жжёт! Жжёт! Жжёт! – Неверный, высокий, очень белый, с золотистыми волосами человека с дальнего севера за морем. – Блядь! Жжёт! Блядь! Жжёт! – Натягивая сапог, который, должно быть, вывалился вместе с ним, мужчина упал, обжёг голую спину о раскалённый песок, и снова вскочил на ноги. – Блядь! Блядь! Блядь! – Мужчина умудрился натянуть второй сапог, прежде чем снова свалился и исчез вверх ногами за дюной, выкрикивая непристойности.

Тахнун медленно поднялся, убирая свой саиф в изогнутые ножны. Проклятия мужчины стихли вдали. Мужчины? Или демона? Он сбежал из ада, значит демон. Но слова были на языке старой империи, с отчетливым грубым акцентом северян, которые неприятно коверкали каждый слог.

Ха'тари моргнул и в тот миг увидел на задней стороне век, как суккуб, словно нарисованная зелёным на красном, тянется к нему. Снова моргнул, раз, другой, третий. Её заманчивый и смертоносный образ никуда не делся. Со вздохом Тахнун потащился вслед за вопящим неверным, обещая себе никогда больше не беспокоиться о скандальных девятиярдовых тобах аль Эффем.

ОДИН

Мне нужно было всего лишь пройти по храму и не дать сбить себя с пути. Всего-то пара сотен шагов, не больше, и я мог бы выйти из Ада вратами судий, и, чёрт возьми, оказаться там, где захочу. А хотел я во дворец в Вермильоне.

– Чёрт. – Я поднялся с обжигающего песка, который налип мне на губы, набился в глаза тысячами песчинок и, кажется, даже сыпался из ушей, когда я наклонял голову. Я присел на корточки, отплёвываясь и щурясь от яркого света. Солнце палило с бессмысленной яростью, и я почти чувствовал, как под ним сохнет кожа. – Вот дерьмо.

Но всё же, она была роскошна. Тот кусочек моего разума, который знал, что это ловушка, только сейчас выбрался из-под девяти десятых более похотливых частей и принялся кричать: "Я же говорил!".

– Охренеть. – Я встал. Передо мной круто изгибалась вверх громадная песчаная дюна – высоченная и чертовски горячая. – Ебучая пустыня. Прекрасно, просто прекрасно.

На самом деле после мёртвых земель казалось, что даже в пустыне не так уж плохо. Конечно, она была слишком горячей и обжигала всякую плоть, которой касался песок, и скорее всего она убьёт меня в течение часа, если я не найду воду, но всё это было неважно, ведь я жив! Да, я не видел здесь ни намёка на живое, но сама ткань этого места не была соткана из злобы и отчаяния, и сама земля не высасывала жизнь, радость и надежду, как промокашка впитывает чернила.

Я посмотрел вверх, на невероятную синеву неба. На самом деле оно было бледно-голубым, как будто слишком долго жарилось на солнце, но после неизменного мёртвого неба с его однообразным оранжевым светом любые цвета казались мне прекрасными: живые, энергичные, интенсивные. Я распростёр руки.

– Чёрт, как хорошо быть живым!

– Демон. – Голос, позади меня.

Я медленно повернулся, держа руки разведёнными, а пустые ладони раскрытыми – ключ засунут под развязанный кушак, который едва удерживал мои штаны.

Там стоял кочевник в чёрном халате и направлял на меня изогнутый меч. Свидетельство того, как он сюда поднимался, было начертано на склоне дюны позади него. Из-за вуалей, что носили эти кочевники, лица́ мне не было видно, но он явно мне не обрадовался.

– Ас-саламу алайкум, – сказал я ему. Пожалуй, вот и всё язычество, что я подхватил за год обучения в Хамаде. Это местная версия "Здрасте".

– Ты. – Он резко дёрнул мечом вверх. – С неба!

Я повернул ладони кверху и пожал плечами. Что я мог ему ответить? И к тому же, если этот человек понимал язык Империи так же, как говорил на нём, то хорошая ложь, скорее всего, всё равно пропала бы втуне.

Он оглядел меня сверху донизу, и вуаль каким-то образом ничуть не скрывала глубин его неодобрения.

– Ха'тари? – спросил я. В Хамаде местные жители полагались на наёмников, рождённых в пустыне, которые проводили их через пустоши. Я почти не сомневался, что их звали ха'тари.

Мужчина ничего не сказал, лишь смотрел на меня, держа меч наготове. В конце концов он махнул им в сторону вершины склона:

– Иди.

Я кивнул и с трудом побрёл по следам кочевника, радуясь, что он не проткнул меня на месте и не оставил истекать кровью. Конечно, на самом деле, ему и не нужен был меч, чтобы убить меня. Даже если бы он просто оставил меня – это стало бы смертным приговором.

Карабкаться по песчаной дюне намного труднее, чем по холму, будь он даже вдвое выше. Дюны засасывают ноги, крадут энергию из каждого шага, так что ты задыхаешься, не успев взобраться на высоту своего роста. Спустя десять шагов я уже наполовину изжарился, хотел пить, и у меня кружилась голова. Я с трудом поднимался по склону, опустив голову и стараясь не думать о том, как сильно, должно быть, солнце сжигало мою спину.