Яцек Пекара - Я, инквизитор. Башни до неба.

– К делу! – Приказал я резким тоном.

– Ну разумеется, к делу! – Почти обиделся он и даже тяжело вздохнул. – О чём это я? Ага! Так вот, он в капюшоне, в плаще, под стенами, а я за ним, как тень, господин... Невидимый, неслышимый...

Я схватил его за ухо. Стражник, правда, был в два раза старше меня, но разве возраст говорит о мудрости? О нет! Возраст свидетельствует лишь о том, что пожилой человек совершил больше глупостей, подлостей и ошибок чем человек молодой. И иногда он учится ловко оправдывать эти глупости, подлости и ошибки перед самим собой и перед другими. Так что у меня не было чрезмерного пиетета к возрасту, и я бы не поколебался надрать моему стражнику уши, даже если бы он был почтенным старцем с серебряной бородой. Впрочем, он даже не возмутился, исходя из справедливого предположения гласящего: «если кто-то меня бьёт, значит, ему можно».

– Ой, уже, уже, господин! Отпустите, а то ухо оторвёте!

– Ну так говори, наконец, по делу!

– Он вошёл в один из складов на набережной, дверь открыл своим ключом. Так я на всякий случай подпёр дверь колом, чтобы птичка из клетки не выпорхнула, и бегом к вашей милости, – протараторил проныра.

– Очень хорошо, – похвалил я его. – Проводишь меня к этому складу.

На лахштейнской набережной стояли вполне приличные склады, кирпичные, двухэтажные, но чем дальше от порта, тем здания становились более ветхими и убогими. Склад, в который вошёл художник, находился именно в этом более убогом районе, хотя сам деревянный барак выглядел достаточно солидно. По крайней мере, он был достаточно крепок, чтобы Нейман не смог самостоятельно его покинуть.

Мы слышали только стук в дверь и приглушенный голос. Но и дверь держалась хорошо, и подпирающий её кол справлялся блестяще.

– Молодец. – Я похлопал по щеке проныру из стражи. – Лети теперь за ближайшим патрулём и скажи им, чтобы бежали сюда. Как на крыльях!

Я не боялся в одиночку противостоять Нейману, тем более что призывы изнутри склада звучали скорее жалобно, чем угрожающе, но я решил, что будет лучше иметь свидетелей того, что я найду внутри. Если, конечно, я найду там что-то кроме самого художника. Возможно, у него здесь была вторая мастерская, в которой он рисовал картины, нарушающие всяческие приличия? А может, он трахал здесь каких-нибудь старых портовых шлюх, с которыми ему было бы стыдно показаться на улице? Люди имеют много тайн, и чаще всего это тайны не ужасные или опасные, а всего лишь отвратительные или постыдные. Ну что ж, надо было проверить, как обстоят дела в данном случае.

Я уселся в тени под стеной и, за отсутствием чего-то лучшего, выслушивал жалобы Неймана, который плавно переходил от мольбы и жалоб к заискивающему смеху и уверениям, что шутка удалась и что «пришло время пойти выпить, а то сколько можно сидеть здесь в такую жару». Как по мне, это не звучало как слова, которых ожидаешь от жестокого Мясника, но что ж... Ведь Нейман мог оказаться талантливым актёром. Когда-то в Кобленце я видел пьесу, в которой актёр одним вечером играл Иисуса Христа, а на второй перевоплотился в образ безумного Калигулы. И в обоих этих спектаклях выступал чрезвычайно правдоподобно. Кстати говоря, режиссёр обратил на себя внимание назначением этого комедианта на две настолько разные роли, и было решено, что его религиозная чувствительность будет заново сформирована в подземельях Инквизиториума.

Пока я размышлял о вопросах веры, совести и свободы слова, я услышал, наконец, топот городской стражи. Кроме моего крысоподобного проныры прибежали ещё двое: толстяк с лицом настолько красным, что казалось, кровь сейчас брызнет изо всех пор, и худой как щепка старик с длинными усами, выглядящими так, словно их недавно вымочили в свежем молоке.

– Вот... и... мы, – пропыхтел проныра.

Усач и толстяк только опирались на стену и хватали воздух с таким трудом и одновременно жадностью, словно во всём мире этого воздуха было для них слишком мало.

– Ну, ну, атлеты, передохните, – великодушно приказал я. – Теперь нам уже спешить некуда.

– Эй, эй! Есть там кто-нибудь? – Прозвучал приглушенный голос из недр склада. – Ну откройте, прошу вас. Дам дукат! – Нейман подождал какое-то время. – Эй! Вы слышали? Два дуката! Выпустите меня, во имя кулака Асмодеуса!

– Слышали? – Я значительно посмотрел в сторону охранников. – Призывает дьявола на помощь.

– Иисус-Мария! – Толстяк перекрестился настолько размашисто, что угодил тыльной стороной ладони по носу своему седоусому соседу, но тот оторопел настолько, что даже не отреагировал, лишь отмахнулся, как от жужжащей возле уха мухи.