Эдвард Дансейни - Дочь короля Эльфландии

Алверик же заглянул ей в глаза и не смог отвести взгляда — утратив дар речи, беспомощный, замер он перед нею; воистину перед ним была принцесса Лиразель в сиянии своей красоты. И тут юноша заметил, что корона ее не из сапфиров, но изо льда.

— Кто ты? — молвила она. И голос ее прозвучал музыкой, которая, если обратиться за сравнением к земле, более всего напоминала перезвон льдинок, подрагивающих под дыханием весеннего ветра на поверхности озер какой-нибудь северной страны.

И ответил Алверик:

— Я родом из тех полей, что ведомы и отмечены на картах.

И принцесса вздохнула на мгновение о ведомых нам полях, ибо доводилось ей слышать о том, сколь отрадна жизнь в том краю, знающем молодые поколения, и задумалась она о смене времен года, и о детях и старости, обо всем этом пели эльфийские менестрели, рассказывая о Земле.

Когда же Алверик увидел, что Лиразель вздыхает о ведомых нам полях, он в нескольких словах описал ей родные места. Принцесса же принялась расспрашивать его дальше, и очень скоро юноша уже рассказывал ей предания своего дома и долины Эрл. И подивилась Лиразель его речам, и засыпала его бессчетными вопросами; тогда Алверик поведал ей все, что знал о Земле, но не осмелился представить историю Земли так, как наблюдал ее сам в течение всей своей недолгой жизни, — нет, на устах юноши оживали те предания и легенды об обычаях зверей и людей, что народ Эрла почерпнул из глубины веков, что старики рассказывали вечерами у огня, когда детям не терпелось услышать истории глубокой старины. Так стояли эти двое на краю полян, чудесное великолепие которых обрамляли неведомые нам цветы, позади темнел волшебный лес, а совсем рядом сиял лучезарный дворец, поведать о котором можно только в песне. И говорили эти двое о простодушной мудрости стариков и старух, что судачат об урожаях, о боярышнике и розах в цвету, о том, когда и что должно сажать в садах, о том, что знают дикие звери; о том, как исцелять, как пахать землю, как крыть соломою крышу, и какой из ветров в какое время года дует над ведомыми нам полями.

Тогда-то и появились рыцари, — те, что охраняют дворец и следят, чтобы никто не прошел через зачарованный лес. Четверо воинов, закованные в сверкающую броню, выехали через поляны; лица их оставались закрыты. На протяжении долгих зачарованных веков своей жизни никто из них не смел мечтать о принцессе; никогда не открывали они своих лиц, в полном вооружении преклоняя перед нею колена. Однако поклялись рыцари ужасною клятвой, что никто другой не заговорит с нею, буде кому и удастся пройти через зачарованный лес. С этой клятвой на устах они двинулись к Алверику.

Лиразель горестно поглядела на рыцарей, однако не ей было останавливать их, ибо воины явились по повелению ее отца, и оспорить королевскую волю она не могла; принцесса хорошо знала, что и отец ее не в силах отменить свое повеление, ибо король высказал его много веков назад по воле Рока. Алверик же окинул взором вооружение воинов, сиявшее ярче любого ведомого нам металла, словно отковано оно было в одной из тех возвышавшихся рядом цитаделей, о которых говорится только в песне; а затем двинулся навстречу рыцарям, обнажив отцовский меч, ибо надеялся острым его концом достать противника в месте соединения лат. Второй же меч он взял в левую руку.

Первый рыцарь нанес удар, Алверик отпарировал его, но резкая боль молнией пронзила руку юноши, меч выпал из его пальцев, и понял Алверик, что земному мечу не под силу противостоять оружию Эльфландии, и взял волшебный меч в правую руку. Этот клинок и встретил натиск стражей принцессы Лиразель — ибо стражами принцессы были эти рыцари, и ждали подобного случая на протяжении всех долгих веков бытия Эльфландии. И более не отзывались в руке юноши болью удары эльфийских мечей, но в металле его собственного меча рождалась и гасла дрожь, словно песня, и разгоравшийся в нем жар дошел до сердца Алверика, придавая юноше сил.

Но, по мере того как Алверик продолжал отражать яростный натиск стражи, меч, родня молнии, устал обороняться, ибо по природе своей был склонен к стремительности и отчаянным выпадам; и, потянув за собою руку Алверика, он обрушил на эльфийских рыцарей град ударов, и броня Эльфландии не смогла противостоять им. Сквозь бреши в броне хлынула густая, странного оттенка кровь, и вскоре двое из сверкающего отряда пали. Упоенно бился Алверик, вдохновленный доблестью меча, и вскоре одолел еще одного, так что в живых оставались только он и один из воинов, который, казалось, наделен был магией более могущественной, нежели его погибшие соратники. Так оно и было; ибо когда эльфийский король впервые наложил заклятия на своих рыцарей, первым заколдовал он этого стража, пока чудесные свойства рун не утратили еще своей новизны; воин, латы его и меч до сих пор сохранили в себе нечто от первозданной магии, более властной, нежели любые вдохновенные колдовские замыслы, впоследствии осенившие его повелителя. Однако этот рыцарь, — что Алверик вскоре почувствовал как в руке своей, так и клинком, — не обладал ни одною из тех главных рун, о которых поминала ведьма, когда ковала меч на своем холме; эти руны, ограждающие само бытие короля Эльфландии, до поры еще не были произнесены властелином волшебной страны. Чтобы узнать об их существовании, ведьма, должно быть, слетала в Эльфландию на метле и тайно, наедине переговорила с королем.