Эдвард Дансейни - Дочь короля Эльфландии

— Ни в коем случае, — раздались голоса. И парламентарии снова жадно глотнули меду.

А затем встал один из них, высоко подняв рог с медом, и еще один, и еще, пока, наконец, все они не стояли вокруг стола, озаренного светом свечей. "Магия!" — воскликнул один. И все дружно подхватили его клич, и вот уже все хором кричали: "Магия!"

По пути домой фриар услышал призыв "Магия!"; он поплотнее закутался в священные одежды и покрепче вцепился в свои священные реликвии, и произнес заговор, дабы охранить себя от нежданных демонов и сомнительных созданий тумана.

В тот день Орион дал своим гончим отдых. Но на следующий день он поднялся спозаранку, отправился на псарню и спустил ликующих гончих с привязи навстречу искристым рассветным лучам, и снова повел псов прочь из долины, за холмы, к границе сумерек. Отныне Орион более не брал с собою лука, но только меч и хлыст; ибо по душе ему пришлось азартное упоение пятнадцати гончих, с каким гнали они однорогое чудище; Орион чувствовал, что восторг каждой гончей передается и ему тоже; а подстрелить единорога стрелою означало бы пережить только одно радостное мгновение.

На протяжении целого дня шел Орион через поля, то и дело приветствуя встречного селянина либо батрака, и слыша приветствия в ответ, и пожелания доброй охоты. Когда же наступил вечер, и до границы осталось совсем немного, все реже и реже приветствовали юношу люди, ибо охотник явно держал путь туда, куда не забредал никто, куда народ не обращался даже думами. Теперь юноша шагал в одиночестве, однако его подбадривали нетерпеливые мысли и радовало чувство братства, что связывало охотника и псов: и его помыслы, и помыслы гончих все обращены были к травле.

Так Орион снова вышел к сумеречной преграде. От полей людей к ней вели изгороди: они подступали вплотную к туманной завесе, обретали причудливые, расплывчатые очертания в сиянии, нашей земле чуждом, и терялись в сумерках. Орион и его свора остановились у одной из этих изгородей, там, где она соприкасалась с лучистой преградой. Отблеск света на краю изгороди, ежели на земле и возможно подобрать для него сравнение, скорее всего, напоминал матовые переливы, что вспыхивают за полем на плетне, осиянном радугой: в небе радуга отчетливо видна, а на противоположной стороне широкого поля конец радуги едва различим, однако нездешнее прикосновение небес уже преобразило плетень. В зареве, подобном этому, мерцали кусты боярышника те, что росли на самом краю людских полей. А сразу за ними, словно расплавленный опал, сосредоточием блуждающих огней протянулся предел, за который не проникает взгляд человеческий, из-за которого не доносится никаких звуков, кроме напевов эльфийских рогов, да и те слышны весьма немногим. Рога трубили и теперь, пронзая завесу сумеречного света и тишину колдовским отзвуком серебряных переливов, словно бы сокрушая все препятствия, чтобы достичь слуха Ориона, — так солнечный свет пробивается сквозь эфир, дабы зажечь лунные долины.

Рога смолкли; со стороны Эльфландии не доносилось ни шороха; теперь безмолвие нарушали только голоса земного вечера. Но и они понемногу стихали, а единороги так и не появились.

Вдалеке залаяла собака; неспешно катясь домой, прогрохотала телега, только ее и слышно было на пустынной дороге; на узкой тропинки прозвучал чей-то голос, а затем снова воцарилась глубокая тишина, ибо слова словно бы оскорбляли безмолвие, нависшее над нашими полями от края до края. В наступившем безмолвии Орион не сводил напряженного взгляда с туманной преграды, поджидая единорогов, что так и не появились; надеясь, что вот-вот увидит, как один из них выступит из сумерек. Но юноша поступил неразумно, явившись на то же самое место, где обнаружил пять единорогов только два дня тому назад. Ибо нет на свете существа пугливее единорога, с неусыпной бдительностью оберегают единороги свою красоту от человеческого взора; весь день проводят они за пределами ведомых нам полей, и только изредка, вечерами, когда все умолкает, отваживаются переступить черту, но даже тогда не осмеливаются отойти от границ далее чем на несколько шагов. Дважды за два дня подстеречь подобных созданий на одном и том же месте, да еще и с собаками, после того как один из единорогов был загнан и убит, являлось делом гораздо более невероятным, нежели полагал Орион. Победное торжество удачной охоты переполняло сердце юноши; воспоминания о погоне властно влекли его назад, к тому самому месту, откуда травля началась, — ибо места обладают подобной властью. Орион вглядывался в завесу тумана, поджидая, чтобы одно из этих великолепных созданий гордо выступило из сумерек, чтобы из опаловой дымки вдруг возник огромный, осязаемый силуэт. Однако единороги так и не появились.