Юра Бородин - История Кольца Радуг [СИ]

Музыка ли?..

(3–4 ноябр. 3019 г.)

…Что стало болью его?

Промерцали белесые искры на хладном клинке, и кровь этой лживой, безжалостной боли истлела за миг…

Куда — радужный облак его над падшей в сумрак времен своих землею — вознесся? Круг упал в явь.

Что — не осталось?

Одно: бездна.

…Холодный и ясный северо-западный ветер разогнал серые склизкие тучи, и пронзительными острыми огоньками впились в ночной воздух бледно-красные звезды.

Он бы поежился от холода, так, по привычке; всю свою нелепую долгую жизнь майя он боялся этого холода, явственного, земного… Он бы вздрогнул, услышав далекие голоса спасшихся хоббитов, смех, крики… И он бы крикнул сам, пошел, побежал к ним все объяснить, понять, — теперь уж все равно: прав, не прав — одно: смерть.

Но — нет: ныне пустота — ни страха, ни голоса.

Где-то там, в глубине своего разъятого бездной сознания чувствовал невыразимую боль, она должна была быть, эта боль, да вот почему-то… Кольцо, впившееся в горло, высосало кровь, а ветер бездны иссушил плоть… А дух его стал пустотою.

Пустотою… Время его, больное, неловкое, — кончилось. За гранью жизни и смерти. Радость?

Это же — любой облик, любая плоть, и теперь — любая смерть! Вернуться? Он почувствовал, что — смеется… Пустота способна принимать любые формы жизни и смерти?

Бледнокрасная корона звезд… Вечность… Одиночество… Выбрал сам. И — не выбирать уже.

Откинул прозрачный, переливающийся всеми цветами радуги, капюшон, наклонился… Тело человека — легкое, мертвое; вечное. Гримаса ужаса и отчаянной тоски застыла на мертвом некрасивом лице.

Против Твоей воли, о, Единственный и Изначальный, забираю его с собой.

И он поднял с земли труп человека.

Улыбайся. Все… кончено.

Я — видел: не будет миру покоя; не будет миру ни света вечного, ни бесконечной тьмы, до Конца времен они прикованы к реальному, им выхода нет, не поглотит их бездна, до Конца времен — ничего не случится… Ну а Конец их… никто не заметит, никто не вспомнит. Ничего не случится.

Саруман истлел. Черный скелет, тускло мерцающий в ночи голубоватыми огоньками, лежал тут же, рядом — мертвый Саруман; мертвый всегда, уходящий в пустоту, и — сама пустота, первый и последний Радужный маг Эа.

Становилось жалко его — он действительно умер: а мир не станет плакать о нем. Только лишь бездна — скорбная музыка бездны Кольца — напомнит им… будет напоминать всегда, и — она не умрет уже.

Пожелавший власти над неизъяснимым; он стоял над тем, что было телом его, держа на руках труп несчастного убийцы.

Плакать? И — пустые прозрачные слезы скатились на мертвый лик человека; казалось, — человек сейчас проснется…

А холодный порыв ночного ветра взметнул необъятными крылами радужную мантию его, и засияла вновь над челом его Корона-кольцо… Там — далеко собирался взлететь над землею покойный, тусклый рассвет. Заискрились в холодной предутренней дымке радужные слезы… меркло серебро звезд — навеки.

Мы прошли это… Все уже там, где рассвет — и слезы, и кровь… и вечные песни. Нам — только навь. Ты прости, я виноват перед тобою. Ты просто жил, повинуясь реальным чувствам своим, ты был жестоким и алчным, несчастным и больным, странно добрым… Не я — ты выбрал меня и пошел за мною, и не мог я тебя остановить, ибо помнил: что будет, но ты просто жил, ничего не зная, и незнание твое было свято, светлее знаний моих; истинно: завидовал лишь тебе, незнающему… вот и сейчас: твоя боль — моя боль, a ты мертв. Прости же меня. И одно тебе утешение — Кольцо мое и — вечность.

Я забираю тебя с собой.

Саруман истлел. А на серой земле лежали грязные лохмотья его, когда-то радужного, плаща и тускло мерцающие голубоватыми огоньками черные кости немыслимой давности.

Так — ветер с востока усиливался…

Пора? Там, далеко; так далеко, что и не вообразить даже — не понять, не увидеть — там — всходило солнце.

Подумал: видим его последний раз таким. Рассмеялся.

Кольцо-корона вспыхнула над миром, над Верхними морями, над безумьем и злом, над умирающей вечностью жизни, — вспыхнула всем своим шестнадцатицветным прозрачным пламенем и — раскрылась, навсегда исчезая…

Пора!

…Он шел к морю — над морем — над небом, и на руках его спал человек, спал ясным и вечным сном, спал, чтобы проснуться там, где сон и явь — реальны и безымянны… Уходил навсегда…

А далеко — на востоке всходило вновь солнце.

Навь же отошла: в сон.

И была — Бездна…