Таисия Пьянкова - Берегиня [с иллюстрациями]

— Хорошо придумано, — сказал Дёмка, вскинувши голову. — Об одном только, дедуня, не спросил ты меня: что же это за лягушка такая бестолковая, которая способна перед людьми из глубины ёрика подарки выкладывать? Про палицу, которую ты под каршу уторкал, забыл?

— Забыл, — сознался Леон Корнеич. — Да-а. С палицей тою посчитаться, выходит, что Берегиня не столь глупа. Мы собрались её приручать, а она, похоже, с тем же самым умыслом до нас подбирается. Ну дела! Как нам теперь быть-то? — спросил дед внука не без нового страха.

— Запереться дома и сидеть.

Не успел Дёмка новой шуткою поиграть, как старый повторно хлопнул его по затылку.

— Придержи! — сказал. — Ышь! Распустил вожжи... Смельчак отыскался... Кто ночью в подушку-то целую лыву наревел?

— Так уж прямо и лыву?

—_ Не лыву, так озеро, — уже с улыбкою поправился Леон Корнеич. Дёмка обрадовался дедовой отходчивости и опять прижался к нему.

Спросил:

— Когда пойдём-то?

— Поутру, думаю, и настроимся...

Настроились, пошли поутру.

Вот шагают. Вот дошли. Вот открылась перед ними утренняя сказка таёжного парусла.

Доводилось ли вам когда-нибудь видеть такое утро? Не доводилось?! Бог ты мой! Да что же вы тогда в жизни своей видели? Да зачем тогда вышли вы из вечной тьмы? Неужели только для того, чтобы удостоверить своё наличие в мире нашем отражением в зеркалах? И ради этого, угробляя равнодушием всё и вся, производиться в детях?!

Опомнитесь! Оторвитесь от себя! Оглядитесь, пока ещё есть на что глядеть. Спросите Землю, что вы для неё значите? Кому вы без неё нужны?

А! Чёрт с вами! Не отрывайтесь. Не я первая лезу из кожи вон, взывая к вам. Сколько добрых умов изошло в простоту вашу, словно в чёрную могилу. А толку-то...

И всё-таки... Может, кто-нибудь после моих слов сходит до матушки-Земли на свидание; поговорит с нею с глазу на глаз. Я думаю, что для такого сердцеобмена не найти ему более подходящего места, чем заревая, таёжная старица. Природа тут внемлет человеку, словно мир вечности, принимая душу его всеми соками.

Вот посбежались до берега резуны, вон повытягивал из-за камыша долгие шеи свои целый собор ивняка; притихли по-над тем собором, краплённые ягодой, черёмухи; сосны растопырили громадные уши, смахивающие на громадные ветки; выше них само небо вскинуло брови облаков; перепелятник плывёт над белыми — слушает, хотя слушать ему тут нечего: надел его — заречная луговина... Точно такой же коршунок плывёт в глубине ёрика, откуда опять же глядят тебе в душу облака, сосны, черёмухи, осоки... Ты весь — доверие, весь — природа... И вот уже поёт в тебе изначальная песня Земли. Желательно узнать, за какую такую заслугу перед жизнью подарена тебе эта благодать напевного слова твоей взаимности, совокупности со всем миром?

Не смей! Не вспоминай в этот миг до какой последней степени искалечили мы этот напев продажностью своей на барахолке авторитета.

Не вспоминай — жилы вскроются!

Они у нас и без того на каждом шагу скрипят, изъеденные самомнением.

Давайте-ка воротимся лучше до сказа, пущай хоть он дозволит нам немного отдышаться от перегара нынешней суеты.

Ну и вот. Явились поутру Дёмка с Леоном Корнеичем на старицу.

Стоят.

Не знают, чего ждать.

Тут уж им не до сосен-черёмух... Душа до горла теснится — убежать просится. Кабы они фасона друг перед дружкою не держали, тайге-то теперь и глядеть было бы не на кого. Глядеть да подумывать: чегой-то нынче от Самох ни привету, ни ласки? Явились и стоят, как перед казнью. Только и осмеливаются, что перешёптываться:

— Ну? Где твоя лягушка?

— Хто её знает... Боится, может. А то спит.

— Может, спит — эвонь какая рань. Комар ещё спросонок не чесался.

— Тихо-о, ровно на том свете.

— Хотя бы окунёк какой плеснул — всё бы живее на сердце сделаЛоСЬ.

— Гляди! Вон! — дернул внук деда за рукав. — Плеснул.

— Где?!

— Вон! У перешейка.

— Далеко. Глаза-то у меня поношены — не доглядеться.

— Вон ещё плескануло!

_ Крупно. Теперь и я вижу.

— Гляди! Хребтом перистым поверху идёт.

— Не карась, — сказал Леон Корнеич и стал доглядываться с прищуром до плавника, что рассекал 6рик долгой бороздой. — Когда бы принять всё за правду, — решил он, — так это какой-то богатырский ёрш гуляет. Видать, лягушка твоя гриву распустила.

— Она, — кивнул Дёмка, неотрывно глядя на ту сторону ёрика, где вдоль песчаного перешейка скользил перистый плавник.

Вот плавник развернулся, пошёл кругами, заплескался на месте да и пропал в глубине.