Лорел Гамильтон - Соблазненные луной

– Надуваешь. – Я повернулась за подтверждением к Дойлу и Рису.

Рис укрывал своего начальника одеялом.

– Надуваешь, – кивнул он.

Дойл не повернул головы – может, даже такое движение было ему непосильно.

– Увы, старина, надуваешь.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – заявил Холод.

– Стоит задеть твои чувства, и ты обижаешься. Померещится тебе, что кто-то может занять твое место у меня в сердце, – и ты обижаешься. Проигрываешь в споре – обижаешься.

– Я не обижаюсь.

– У тебя прямо сейчас на лице обиженная гримаса.

Он открыл рот от удивления.

– Это не обида. Обижаются детишки, воины так не поступают.

– Тогда как ты называешь свое поведение? – спросила я, уперев руки в боки.

Он немного подумал и сказал:

– Я просто веду себя в соответствии с твоими поступками. Если ты предпочитаешь мне Дойла, я ничего не могу поделать. Я предложил тебе лучшее, на что способен, и этого оказалось мало.

– Любовь – это не только секс, Холод. Вот это мне от тебя не нужно.

– Что – это?

– Это. – Я ткнула пальцем ему в грудь. – Эта поза холодного безразличия. Мне нужно, чтобы ты был собой, самим собой. Настоящим.

– Настоящий я тебе не нравлюсь.

– Неправда. Я люблю тебя настоящего, но тебе нужно перестать обижаться на каждую мелочь. Перестать дуться. – Я отступила на шаг, чтобы смотреть ему в глаза, не задирая шею. – Я слишком много думаю о том, как бы не задеть твои чувства. Мне нельзя так отвлекаться на твои переживания, Холод.

Он отошел от стены.

– Понимаю.

– Куда ты? – удивилась я.

– Ухожу. Ты же этого хочешь?

Я повернулась к стражам:

– Объясните ему, а?

– Она не хочет, чтобы ты уходил, – сказал Рис. – Она тебя любит. Больше, чем меня, к примеру. – У него в голосе обиды не было, просто констатация факта. Я не дернулась возражать, он говорил правду. – Но каждый раз, натягивая эту высокомерную мину, ты отталкиваешь Мерри. Она отдаляется от тебя, когда ты дуешься.

– Высокомерная мина, как ты ее называешь, только и спасает мой рассудок от штучек королевы.

– Я не королева, Холод, – напомнила я. – Мне не нужны мальчики для развлечений. Мне нужен король рука об руку со мной. Мне нужно, чтобы ты повзрослел.

Глупо говорить, что пора повзрослеть, мужчине, который старше меня на века. Но приходится, к сожалению.

Дойл заговорил, не поднимаясь с подушек, и слышно было, что говорить ему трудно:

– Если б ты справился со своими эмоциями, ей бы не нужен был никто другой. Стоило тебе понять это вовремя, и никакого соревнования между нами не было бы.

Я в этом не была так уверена, но говорить это вслух не стоило. Я промолчала.

– Какая разница, кого она любит, если нет ребенка! – бросил Холод.

– Для тебя разница есть, судя по твоему поведению. – Дойл закрыл глаза, будто заснул.

Холод растерянно нахмурился:

– Я не знаю, как с этим справиться. Этим привычкам сотни лет.

– Давай так решим, – предложила я. – Как только ты начнешь надувать губы, я тебе скажу, а ты попытаешься остановиться.

– Не знаю...

– Попробуй, – сказала я. – Просто попробуй, больше я ничего не прошу.

Лицо у него стало очень серьезным, он кивнул:

– Попробую. Вы не убедили меня, что я дуюсь, но я попробую этого не делать.

Я его обняла. Он улыбался, когда я его отпустила.

– Ради твоего взгляда я бы пошел на целое войско. Разве это не важнее, чем какие-то эмоции?

Если кто-то думает, что биться с целым войском проще, чем разобраться в собственных чувствах, то ему пора к психиатру.

Но это мнение я тоже оставила при себе.

Наутро золотая богиня Голливуда рыдала за нашим обеденным столом. Может, виноваты были гормоны беременности, а может, и нет. Мэви любила делать вид, будто мозгами в семье обладал Гордон, но когда ей было нужно, соображала она очень хорошо. Ум у нее был холодный и очень опасный. Ее проще было раскусить, когда она пыталась соблазнять, а вот когда она действовала по расчету... Рыдания могли быть искренними, а могли быть попыткой манипулирования. Я не хотела ей плохого, но в каком-то смысле лучше бы она рыдала по-настоящему, чем пыталась применить ко мне свои способности. Она опять стала богиней Конхенн, а перед ней веками не могли устоять мужчины и женщины посильнее меня.

Я остановилась в дверях, раздумывая, не сбежать ли, но не успела. Мэви подняла голову, обратив ко мне заплаканные прочерченные молниями глаза. Волосы у нее оставались золотистыми, как обычно под гламором, но глаза были настоящие. Ну разумеется, кожа у нее нисколечко не подурнела – она же благая сидхе. Разве ей хватит такта покрыться пятнами или завести круги под глазами? И нос у нее не покраснел абсолютно, хоть она и вытирала его салфетками "Клинекс". У меня нос краснеет, когда я плачу, и глаза тоже краснеют. Мэви, наверное, могла рыдать годами и выглядеть все так же безупречно.