Лорел Гамильтон - Соблазненные луной

Никка поднялся в воздух, словно взбежал по верхушкам травинок, – и я поняла, что он летит, летит к облаку фей.

А потом я как будто провалилась опять в свое тело. Я так и стояла, прижавшись к Никке, одной рукой вцепившись ему в волосы, но смотрела я в лицо Дойлу. Его глаза широко открылись, и он начал что-то говорить, но было поздно. Ко мне он не притрагивался, но он прикасался к Никке, как и я.

Меня окружала ночь, и лес стоял вокруг, где я никогда не бывала. Надо мной крышей нависал огромный дуб, его коренастый перевитый ствол был размером с дом, а ветви обнажены, как в пору позднего листопада. Я почему-то знала, что дерево живое, только уснуло, готовясь к морозной зиме. Вдруг древесную кору прорезал тонкий луч света, он стал шире, и я поняла, что это открывается дверь – дверь внутри ствола. Вместе с потоком золотистого света во тьму пролилась музыка, кто-то в черном плаще появился в двери, шагнул в осеннюю ночь, и дверь закрылась за ним. Ночь показалась еще темнее, словно свет меня ослепил. Незнакомец откинул капюшон, и я узнала Дойла – он вглядывался сквозь ветви в холодные звезды над головой. Тени по обе стороны от дерева вдруг сгустились, потом задвигались, обрели форму, повернулись и уставились на меня горящими глазами – красными и зелеными. Они оскалили пасти, полные кинжальных клыков, а потом одна за другой вытянули к небу огромные черные морды и залаяли. Дойл стоял во мраке, слушая эту жуткую музыку, и улыбался.

Я услышала голос Холода, далекий как сон:

– Мередит, ты слышишь меня, Мередит?

Я хотела сказать "да", но забыла, как это – говорить. Забыла, где я. На летнем лугу, в облаке пестрых крыльев, – или в ночи, пронзенной лаем гончих? Или я стою, прижавшись к Никке, и смотрю Дойлу в изумленные глаза? Где я? И где я хочу быть?

Последний вопрос был полегче. Я хотела быть в своей спальне. Хотела ответить встревоженному голосу Холода. И стоило мне только это подумать, как я оказалась в спальне. Я шагнула прочь от Никки, так и стоявшего на коленях на полу. Дойл, пошатнувшись, попятился к стене. Никка упал на четвереньки, едва удержавшись, чтобы не рухнуть ничком.

– Мерри, – с трудом выдохнул Дойл. Произошедшее словно обессилило их обоих. А тогда, с Холодом и Мэви, без сил осталась я. Я повернулась к Холоду – он смотрел на меня со смесью страха и восторга.

– Теперь я себя усталой не чувствую, – сказала я ему и шагнула вперед, оставив Дойла с Никкой в изнеможении валяться на полу, ловя ртом воздух.

Холод от меня попятился, явно мало что соображая, потому что забился между кроватью и туалетным столиком, сам себя загнав в ловушку. Он снова и снова качал головой:

– Глянь на себя, Мередит, посмотри на себя! – Он показал на зеркало.

Первое, что я увидела, – это краски. Кожа у меня покрылась бежевыми, розовыми, лиловыми, фиолетовыми полосами и еще белыми, но белое терялось на моей сияющей белизне. По бокам струились красновато-коричневые ленты, похожие на засохшую кровь. На плечах и на ногах переливались зелено-голубые, очерченные черным и желтым круги, а по краю шел мазок синевы такой сверкающей, что казалось, будто он сейчас запляшет, играя светом, по икрам и плечам. Моя магия была в силе, и кожа сияла словно жемчужина с заключенной внутри нее свечой, но цветные пылинки действовали как призмы, и магия вспыхивала в каждой капле цвета, так что за мной тянулся радужный шлейф, будто крылья Никки распустились у меня за спиной. Глаза мои горели трехцветным огнем – расплавленное золото, нефритовая зелень и изумруд ярче всех драгоценностей мира. Но сейчас цветные кольца не просто светились, нет, – каждый цвет пылал костром, словно глаза выбрасывали языки пламени. Я вспомнила золотые и зеленые отсветы, полыхавшие, когда я занималась любовью с Никкой и Шалфеем, и поняла, что именно так должны были выглядеть тогда мои глаза: цветное пламя, перетекающее из цвета в цвет, как в настоящем костре, – неутихающая, непрестанная смена красок. Я застыла у зеркала, вытянувшись на носочках, чтобы рассмотреть все поближе, и поняла, что стою точно как Шалфей немного раньше. Волосы у меня сияли рубинами, но сегодня словно каждая прядь горела отдельным огнем, и волосы пылали у лица и ласкали плечи.

Мне случалось видеть себя в сиянии магии, но такой – никогда. Этой ночью я буквально горела силой.

– Я тебе не нужен, Мерри, – сказал Холод. – Я не родился сидхе, я не могу быть консортом богини.

Я обернулась и посмотрела на него пылающими глазами. Я почти ждала, что, повернувшись, увижу что-нибудь новое, но все осталось на местах. А чувство было такое, словно должно было появиться новое видение.