Тим Вернер - Мы, монстры. Книга 2. Иные [СИ]

— Ты понял? — уточнил Нивен.

— Ты, между прочим, всех своих убил, — обиженно напомнил Йен. — А за мной гонятся. И если он приведет их ко мне…

— Всё, - сказал Нивен. — Иди к веслам. Я подойду. Сменю.

Что-то новое было в бессмысленном мертвом взгляде. Что-то такое, что сразу стало ясно: спорить бесполезно. Что-то очень жесткое, очень твердое, уверенное и, возможно, чуть более живое, чем Йен привык. С ним говорил не труп — человек. Чертовски уверенный в том, что знает, что делать. И совершающий ошибку. В конце концов, это было немного даже приятно: эльф, который всегда безразлично прав, стал похожим на нормального человека. А капитан… А капитана можно будет на суше достать.

Нивен медленно сел прямо на палубу. Он чертовски устал. И теперь наконец позволил усталости победить. Монстр — на дне, люди — на веслах, судно идет своим курсом.

Он закрыл глаза. Он все сделал правильно — он знал. Чувствовал.

Головокружение, ломота в теле, нехватка воздуха и подступающая к горлу дурнота. Так, наверное, Йен себя чувствовал всю дорогу на корабле?

“Нужно спать”, — сказал себе Нивен.

Просто поспать. Закрыть глаза — и чтоб никаких голосов, никаких сгустков тьмы, чтобы тихо и темно. И всё.

— Можно мне отдохнуть? — шепотом спросил в пустоту, в скрип корабля, в шум волн, вдаль. И отключился.

— Отдохнуть… — прошептал Лаэф, склоняясь над ним. Положил ладонь на лоб — укрыть от кошмаров, чтоб не заглянул в гости Ух’эр, от него ведь чего угодно можно ожидать. — Если бы ты хотел отдохнуть, ты бы затаился, глупый ребенок. Ты не лез бы в море и уж точно не лез бы на рога к морскому змею. Ты бы слушался меня. Ты бы спал — я бы все за тебя сделал… А ты… Тебе повезло, что и мне нужно отдохнуть.

Добавил со странной интонацией:

— Нам всем нужно отдохнуть, — и рассыпался тенями вокруг Нивена.

Он видел сны когда-то.

Сейчас была безликая пустота, и снами казались моменты пробуждения.

Но когда-то он видел. Даже, когда уже был слеп, а мир — незрим, отравлен, раздроблен, покрошен в куски: каждая тень шептала о том, что видит она, а Лаэф собирал картинку, но каждый раз она получалась кривой. Как Ух’эр.

Даже тогда он видел сны. И в снах мир был цельным. Мир был огромным, воздух — чистым, звенел вдали смех Кхаоли, а может — Ух’эра, было все равно.

И Лаэф шел в этом сне в тени деревьев, мельком замечал вдали лесную хозяйку Тэхэ, слышал грохот, доносящийся из кузни Заррэта, а еще шорох над головой — то качалась на ветвях Эйра.

И он — видел.

И знал, точно знал, будто со стороны смотрел на себя — его глаза сияют. Они всегда сияют — небывалыми фиолетовыми звездами-соцветиями.

Он будто бы шел домой. Не на Гъярнорру, нет, куда-то, где он никогда не был. Но где был дом.

А она шла ему навстречу. Всегда шла навстречу.

Ослепительно белая. Медленно, неспешно, глядя чуть выше его головы, подставив лицо лучам Ирхана. И улыбалась.

Он не знал, что она будет делать, но держал кинжал за спиной. Всегда — за спиной. И всегда, в каждый сон, им не хватало нескольких шагов. Чтобы сделать выпад — полоснуть черным кинжалом по белоснежной коже. А то и проткнуть сердце. Кожу же — потом разорвать когтями. У него длинные острые черные когти, из-под которых сочится отравленная Тьма. У него кинжал, с которого капает яд любимой змеи Эрхайзы. У него в конце-концов Ух’эр за спиной — не зря же звенит, висит, серебрится его смех в воздухе.

И если не его когти да кинжалы — то дыхание Ух’эра, могильный холод, погубит ее.

Всего несколько шагов.

Он никогда не успевал сделать их — просыпался. Он никогда не успевал, но мечтал он них. О ее крике, о золотой крови, что ручьем хлынет ему под ноги, о белой коже, разодранной его ударом. О том, как ломается тонкая шея. Не гнется — как и вечно прямая спина — значит, сломается.

Он мечтал о том, как она, отвергнувшая, ослепившая, презирающая, несокрушимая и непогрешимая, как она наконец падает к его ногам. Он мечтал увидеть это во сне, а после — воплотить в жизнь.

Он мечтал…

Да нет. Не о том он мечтал.

Сорэн часто снилась ночь.

Ночь и звезды. Всё небо — усеяно звездами, а она может дотянуться, сорвать их, нанизать на нить, надеть на шею ожерельем. Она не может дотянуться лишь до одной — что манит фиолетовым светом.

А потом гладь неба становится океаном, и Мирдэн шепчет ей слова, но она не разбирает — она видит над темными водами Лаэфа. Он не идет — летит над черной, как его душа, гладью, раскинув руки, запрокинув голову, и плащ треплет ветер, будто Кхаоли решила с ним поиграть, как с ребенком, а он ведь и был ребенком, все они были детьми…