Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Но ты предупредил меня когда я уже падал, и я даже не успел воспользоваться твоим предупреждением — и вот — результат, — одними глазами я указал на пышущий полнотой, раздувшийся и пульсирующий голеностоп.

— Всё и всегда происходит вовремя, — голос продолжал гнуть свою линию, — не бывает ничего что происходило бы ранее или позднее намеченного срока.

— Хорошо, значит, это должно было произойти, — легко согласился я.

— А вот это уже совсем другой вопрос, — голос произнёс эти слова со смехом, словно предоставляя мне возможность самому подумать над случившимся.

— Постой, постой, — бросив беглый взгляд внутрь себя, я поймал внезапную мысль, — уж не хочешь ли ты сказать, что…

— Нет, — отрезал голос, — я ничего не хочу сказать. Ничего, кроме того, что ты хочешь сказать сам.

— Так ты сделал это специально?

— Но разве ты бежал не слишком быстро? — в голосе зазвучали вопросительно-оправдательные нотки.

— Возможно. Но я мог бы добежать и без травмы…

— Ну, наверное. Наверное, мог бы. Даже наверняка мог бы. Точнее, конечно, это возможно, — словно нехотя согласился голос, а потом немного помолчав, добавил:

— Да, да, ты мог бы добежать и без травмы. Только куда?

— Куда? — недоуменно повторил я.

— Да, — голос окончательно согласился со мной, — ты мог бы добежать и без травмы, но туда ли, куда бежал — вот в чём вопрос.

— Ага, — я кивнул головой, невольно задумавшись, — ты хочешь сказать, что…

— А может быть и нет, — голос пошёл на попятную, — откуда мне знать?

— Но…

— Никаких но! Что ты за человек такой если тебя смог остановить простой перелом! И если тебя ещё интересует твой конечный пункт — счастье, то спроси сам себя — зависит ли этот конечный пункт и изменилась ли дорога, по которой ты должен двигаться к нему из-за твоего падения?

— Зависит ли конечный пункт? Осталась ли дорога? — я растерялся ещё больше, — дорога, конечно, не изменилась, да и ведёт она туда же, но…

— Что за дурацкая привычка возражать! — голос стал строже, — раз ничего не изменилось, то я не вижу никакого, даже самого маленького повода расстраиваться, — и он рассмеялся, — тоже мне проблема — сломал ногу! Тьфу! — голос сплюнул и замолчал.

Я закрыл глаза и вдруг услышал свой собственный смех, гулко отскакивающий от жёлтых стен подъезда. Значит, смеялся всё-таки я сам.

Но, может быть, это вовсе и не мой смех разливался бьющимся и гулким, жёлтым эхом…

Этот голос я бы узнал из тысяч других голосов.

Да что там из тысячи…

Этот голос я не смог бы спутать ни с каким другим. Были у него какие-то особые интонации, была в нём никем ещё не написанная музыка, однако, позволявшая мне без ошибки определить его принадлежность.

Да что там интонации, что музыка! Были у этого голоса признаки, настолько индивидуальные и неповторимые, что ориентируясь только на них, я мог чётко и безошибочно, а главное — абсолютно однозначно определить его обладателя.

Во-первых — этот голос мог звучать только в полной тишине.

Во-вторых — этот голос был лишен всех известных мне страхов и волнений.

В-третьих, и так далее, в-четвертых, в-пятых — этот голос никогда не боялся, не завидовал, не сравнивал, не корил себя за проступки, никогда не чувствовал себя ничтожным и слабым, и ещё, пожалуй самое главное — этот голос никогда не ошибался…

Это был он…

Мой внутренний голос…

Мой дракон…

Моя мысль…

Мой Артак…

Мой ветер, уносящий меня вдаль и моя луна, которая своим солнечным отблеском освещала землю в непроглядном мраке ночи…

В этот самый момент дверь на улицу распахнулась и какая-то женщина в длинном сером плаще на грузном теле и в цветастом платке, покрывающим её голову, пятясь задом и загораживая собой уличный свет вместе с тёплым, солнечным ветром, протиснулась внутрь. Она что-то ворчала себе под нос, прикрывая за собой входную дверь и пытаясь совладать с вечно заедающим замком.

Какое-то необъяснимое оцепенение тут же навалилось на меня, словно мешок с песком. Навалилось и придавило своей тяжестью к холодному бетону.

Я, как будто попал под гидравлический пресс, словно из меня, как из металла, выдавливали весь лишний кислород, для того чтобы получить новую — чистую и сверкающую, плотную и однородную монету. Больно было даже вдохнуть, что вполне логично объяснялось этой самой тяжестью, но ещё больнее было выдохнуть — а это уже не поддавалось никакой логике.

Словно выжимаемый из моего тела воздух трансформировал меня самое в нечто другое, в нечто совершенно новое — в нечто плотное и сконцентрированное, в нечто однородное, равномерное, размеренное и ритмичное, в нечто ровное и жёсткое, в нечто цельное — сжатое и упорядоченное.