Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— Приступим? — акула была готова действовать прямо сейчас, — наполним этот мир смыслом?

Артак, казалось, не расслышал её и продолжал говорить:

— Для того, чтобы вновь собранное сознание смогло отражать реальность целиком, а реальность — опять-таки, целиком отражать сознание, кроме самого сознания или проще говоря — зеркала — это уж как вам будет угодно — нам необходим, как мы уже не раз говорили — свет. Единственное, что нам действительно необходимо — свет. Много света. Очень много света. Очень-очень много света. Ведь если хоть один уголок пространства останется неосвещенным, а, следовательно, и неотраженным — что-то из общего будет упущено и картина будет частичной, неполной.

— И что это значит?

— Вот тут вы были бы совершенно правы. Он придет в себя и сойдет с ума, — дракон усмехнулся, — или сначала сойдет с ума, а потом придет в себя. Ведь если быть точным, то безумие, по сути и есть потеря целостности. Потеря соединения себя, своей части с целым. Только в этом случае безумие становится реальным, только так!

Агафья Тихоновна тихонько вскрикнула, но промолчала, и только глаза-бусинки выдавали её волнение. Дракон, тем временем, продолжал:

— Ну или не сойдёт с ума, а скатится на уровень существования ограниченного человека, или овоща, что впрочем одно и тоже, — Артак немного подумал и добавил:

— Для него — одно и тоже.

— Я понимаю, понимаю, — акула произнесла эти слова медленно, напряжённо о чем-то думая.

Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну. Теперь промолчал уже он, ожидая пока процесс мышления выйдет вне и усядется рядом с пониманием.

— Скажите, Артак, а если предположить, — акула усмехнулась своим мыслям, — ведь единственное что мы с вами можем — это только предполагать, так вот, если предположить что его сознание не было дано ему разбитым от рождения, а было разбито потом, то как вы думаете — что случилось раньше? Он потерял своё целое сознание и оно разбилось при падении; или он разбил его, например, споткнувшись обо что-то, и только потом оно потерялось?

— Вы считаете это важным?

— Конечно. Если сначала сознание было потеряно, но не разбито — это одно, а если разбито, а уж потом потеряно — совсем другое, вы так не думаете?

Акула держала фонарь точно посередине между говорящими.

Дракон внимательно посмотрел ей в глаза и немного подумав, кивнул.

— Вы опять совершенно правы. Если сознание было разбито не изначально — не с самого момента рождения тела, а уже после, в течение человеческой жизни, то есть просто немного ранее, чем потеряно — всё становится ещё сложнее. В этом случае никто не может гарантировать что даже собрав воедино все осколки, мы получим какой-то результат.

— Но что же нам тогда делать?

— Действовать. Действовать, не смотря ни на что. Это мир действий, и он ждет от нас именно поступков, — Артак улыбнулся. — Всегда необходимо использовать язык, доступный собеседнику. А в данном случае — нашим собеседником выступает этот необычный, но от этого, не менее реальный мир. Более того — в этом мире только этот язык и существует и, следовательно, только он и может быть понятен. И говоря на понятном ему языке, мы сможем прийти к согласию, мы можем договориться. Мы сможем даже, если угодно, получить необходимый нам результат…

Артак замолчал, задумавшись, а Агафья Тихоновна уже раскладывала огромные поленища, которые доставала в пространстве, словно фокусник из-за спины, и мастерила из них гигантский костер, призванный из ниоткуда в попытке осветить окружающий их, и пока ещё непонятный им — мир дел, но не изделий…

Мир действий и поступков…

Мир следующего витка…

Мир после…

Мир НАД…

Костёр, подпаленный сразу с нескольких сторон, вспыхнул в одно мгновение. Он загорелся как-то сразу и мощно, и моментально — целиком.

Загорелся ярко, неотвратимо, загорелся наверняка.

Сотни, если не сказать — тысячи, может быть, и миллионы или миллиарды зеркальных осколков в тот же момент проявились из темноты — выступили из неё, пересекли границу тени и вступили в свет, отразив в себе самих источник этого света — трескучие и горящие поленища. Этот отраженный, хоть и осколочный, но жаркий и жгучий свет забегал вокруг, дрожа и подпрыгивая.

Свет кружил поземкой — яркий и голубой, словно снег в тихий, предрассветный час. Его лучи рвано освещали пространство, создавая и моделируя причудливые по своей форме и не вообразимые человеческим сознанием тени. Не вообразимые сознанием человека, но очень даже вообразимые сознанием общим, природным, ибо они были его неотъемлемой частью.