Азад Гасанов: Битвы зверей

— Сардара надо убрать с дороги.

— В смысле убить? — уточнил Самкерс.

— Сардар упрямец. Сопли он, может быть, и жевал, но с нами ни в чем не согласился. Он остался при своих убеждениях. Такие всегда опасны.

— Ну убить, так убить, — беспечно брякнул Ашхатха. — Что нам за это будет?

Теперь Жамбо скосил недовольный взгляд на толстяка.

— Поздно уже. Надо расходиться.

— И то правда, — поддакнул Вивисват. — Хозяину низкий поклон, а нам пора и честь знать.

Буланый, ни с кем не прощаясь, первым покинул трапезную. За ним потянулись другие.

Когда трапезная опустела, Роксан подошла к столу, присела на тюфяк, еще хранивший след дарийца, прикрыла глаза и мазок за мазком нарисовала в воображении образ сардара Коро Чубина. Он во всем напоминал рисунок витязя из книжки. Дариец был прекрасен собой, наделен силой и отвагой, обладал непреклонной волей. Но в одном он отличался от витязя Рустама. Он не проявлял участия к нуждам обиженных и слабых. Он нес бремя своих переживаний. И не было ему ни до кого никакого дела, в том числе и до Роксан. Он ее даже не заметил. И вот что еще… со всей очевидностью мечтательной девушке открылось, что больше, чем она в помощи и защите нуждается дариец. Черные тучи нависли над его головой. И кто-то должен разогнать эти тучи, тот, для кого жизнь сардара представляет ценность.

Жуанская орда представлялась современникам непоколебимой державой. Но, как это часто случалось в истории, представление современников оказалось ложным. Не потребовалось даже одного удара, хватило демонстрации военной силы, чтобы орда Тобаса распалась розно. Вышла из хвойных лесов и буковых рощ Драконьей гряды копьеносная латная конница баландеров, показала миру златую волчью голову на алых полотнищах знамен, и былое величие Тобаса развеялось, как дым. Поданные и слуги один за другим покинули незадачливого хогна, и степь легла к ногам нового властителя — Теймура-хогана, принявшего титул «Быстрый и Смелый». А позже и союзники отказали в дружбе Тобасу. И первой, как всегда, была У Мина.

Гэсер Татори. История от начала времен.

«Не торопись, Теймур, прежде хорошо подумай. Власть предержащему должно проявлять дальновидность и осмотрительность, — наушничал зловредный старик. — И еще вырви жалость из сердца, не бойся быть жестоким. Жалость в твоем положении — роскошь, а жестокость — необходимость. Если ты сейчас оставишь подлеца в живых, впоследствии горько пожалеешь об этом. Ты еще молод и многого не знаешь, и мир тебе видится в розовом цвете. Но это не так, и с этим не поспоришь».

А Теймур и не спорил. Слушал, молча, и наматывал на ус.

«Меня называют Мудрым. Это потому, что моему взору открыто то, что от других сокрыто завесой тайны. Обойди всю степь, перевали через горы, по Тележным следам пересеки пустыню, но ни где ты не найдешь человека, более образованного чем я. Всякий властитель возрадовался бы и вознес хвалу Вечному небу, получи он в советники меня. Но я служу тебе и битый час твержу одно и тоже: не торопись, прежде хорошо подумай, взвесь все, как следует, Теймур».

На самом деле мудрейший из мудрых битый час твердил о другом. О том, что он пять лет обучался у фаунов, закончил академию и получил императорский диплом, которого якобы за всю историю удостоились только трое. Будто бы в молодые годы мудрейшего из мудрых высоко ценил сам… какой-то там фаунский ученый и позволял ему пользоваться своим книгохранилищем. Будто бы книг в том хранилище было видимо не видимо, и мудрейший из мудрых прочитал все до единой!

Нашел чем хвалиться.

«Я пестовал тебя с самого рождения, — настойчиво твердил старикан. — Я дал тебе знание и привил благоразумие. Так не посрами меня и вынеси верное решение. Что ты улыбаешься?»

А Перевертыш и вправду улыбался. Причем улыбался уже давно. Слушал занудливого старикашку, кивал головой и тихо улыбался в рыжеватые усы, что завелись у него после последнего полнолуния. Но ученый болтун, увлеченный собственными словами, заметил это только теперь.

«Разве я сказал что-то смешное?»

«Нет, — Перевертыш оскалился во весь рот. — Просто я вспомнил былое. Помнишь, как ты учил меня снимать маски с притворщиков. Ты рисовал на овчинных кожах лики и заставлял меня распознавать по ним лживые ужимки».

«Ну, было такое», — подтвердил старик.

«Ты говорил, что, если кто при разговоре теребит нос, тот лжец. Ты говорил, что если человек улыбается искренне, то взор его распахнут. Но если он, улыбаясь, прячет глаза под веками и хоть немного щурится, значит, он желает ввести в заблуждение. Помнишь?»