Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

«Почему ты не надела его сегодня, дорогая? Ты такая красавица в нём… Посмотри-ка».

Я отшатнулась: казалось, что серебро цепочки будет жечь, если коснётся шеи… Но мама, улыбаясь, почти насильно застегнула на мне кулон. Сначала ничего особенного не произошло. А чуть позже я вдруг почувствовала, что синий камень жжёт грудь. И…

Я не знаю, как описать это. Образы потоком хлынули в мою голову — не опасные, как в кошмарах, а просто… чужие. Непонятные. Летом и весной с Синего Зуба так же резво сбегают ручьи. Не прошло, наверное, и несколько секунд, когда всё закончилось.

Я видела бородатого гнома за работой. У него были тёмные глаза и родинки на морщинистых щеках, а руки — умелые и мозолистые. Я видела, как он подбирает сапфир из тех, что собрал в шахте его сын, а отшлифовал внук. Как он стачивает его края для оправы. Как в тигле плавится серебро, как на наковальне одно за другим рождаются крошечные звенья…

Думаю, я видела прошлое кулона. Не знаю, как такое возможно: я словно влезла в голову этого гнома-мастера, имени которого не знаю. Точнее, агха — слышала, что гномы предпочитают называть себя так… Или, может быть, влезла в память камня?

Что за чушь — откуда у камней память?…

В одном не сомневаюсь. Ювелир в Академии не солгал дяде Горо: кулон и правда гномьей работы.

Наверное, я сказала это вслух, потому что мама удивилась.

«С чего ты взяла, Уна? Гномы очень редко торгуют с нами. В последние годы — думаю, почти никогда. По крайней мере, открыто… Лучше уж им сидеть у себя, под Старыми горами, и не беспокоить людей. Ты слишком взрослая, чтобы верить в сказки».

Я сделала вид, что соглашаюсь. Расскажи я о том, что видела, — и мама бы точно решила, что я больна.

«Ну, доброй ночи, дорогая», — вскоре сказала мама. Я видела, как потух её взгляд: прилив нежности прошёл, и она торопилась уйти. А мне стало страшно, что сны о войне и магии придут снова. Мне и сейчас страшно.

«Посиди со мной ещё, — попросила я. — Расскажи мне что-нибудь… Пожалуйста».

Мама улыбнулась — как-то натянуто.

«Что рассказать? Уже поздно, и я тоже устала».

«Что угодно. О Великой войне, например. Как она началась? Почему даже профессор Белми не хочет говорить со мной об этом?»

Она нахмурилась — как всегда. Я уже знала, что она ответит.

«Я сама мало что знаю об этом, Уна. Это мужские дела и вопрос к дяде Горо… Но тебе вообще ни к чему знать о таких ужасных вещах. Спи спокойно».

И мама ушла, как будто ей опять стало неприятно быть рядом со мной. Я давно замечаю, что временами ей это неприятно; в такие моменты она спешит уйти или отвернуться.

Или, возможно, дело в вопросе о Великой войне? Хотелось бы. Не знаю.

Свеча на моём столике догорает, скоро превратится в лужицу воска… Я должна лечь.

Почему так странно покалывает кончики пальцев?…

Торжественный вечер: только что я перерыла последнюю полку в библиотеке — одну из самых высоких. Ни книги, ни свитка о Великой войне. Придётся смириться с тем, что в Кинбралане я ничего не узнаю.

Я уже давно веду записи не каждый день, но эта тетрадь заканчивается. Нужно будет завести новую.

Сегодня утром я слышала первую капель. А под крышей над моей комнатой ласточки вьют гнездо. Хорошо, что наступают тёплые дни — хотя и зимы мне немного жаль…

Я уже загадала, что решусь проведать могилу дедушки, когда снег сойдёт до конца. Мне хочется сходить в склеп одной.

Вчера снова случилось кое-что необычное. Кажется, я начинаю к этому привыкать и почти не удивляюсь. Когда в последний раз я удивилась — или, тем более, испугалась? Пожалуй, в тот день, когда на Делле, жене конюха, загорелось платье… По-моему, здесь я ещё не писала об этом. Мне до сих пор стыдно.

Наместник Велдакир тогда устроил турнир в Академии — в честь рождения у короля сына-первенца. Дядя Горо прямо расцвёл, получив эту новость: засиделся за зиму. Даже достал точильный камень и упражнялся с мечом во дворе (мне почему-то кажется, что не очень успешно)… В конюшне он подбирал лошадь для поездки. Я увязалась за ним — хотела повидать Свирепого и Ворону. Дядя Горо считает, что Ворона сильно сдала; а ведь когда-то на ней — жеребёнке — меня учили ездить верхом… Неважно.

Я кормила Ворону ячменными сухарями (она по-прежнему к ним неравнодушна), когда в конюшню пришла Делла. Пришла не одна, а с Бри — точнее, она волокла его за собой, схватив за ухо… Скрутила двумя пальцами — как только она умеет — и за что-то отчитывала. Бри ей не сын и вообще не родственник, но Делла — гроза всех слуг в замке; я знаю, что и Бри, и Эльде от неё доставалось. Делла считает, наверное, что мать Бри слишком мягка с ним.