Олег Шелонин: Экстрасенсиха

— Эх! Где мои семнадцать лет? — простонал я, с трудом разгибаясь, и тут же сам себе ответил: — Там же, где и мои семьдесят.

Как я все-таки себя люблю. Целых четыре года скостил не глядя. Но до чего ж тяжелый аккумулятор. Нет, на восьмом десятке такие тяжести тягать — перебор. Хорошо хоть в двух шагах от МКАДа живу. Выполз за него, вломился в кусты, и ты уже в лесополосе среди молодых и старых сосенок и елей. Можно сказать, в другой мир проломился.

Я подсоединил агрегат к клеммам аккумулятора и с сомнением посмотрел на свое косорукое творение.

— Нда-с, не шедевр, но и Москва не Рио-де-Жанейро. Так что теорию мою ты все-таки проверишь.

Микки в ответ что-то сердито пискнул.

— Это не тебе, — успокоил я своего питомца, который ввиду своего преклонного возраста мог только возмущаться, даже не пытаясь выбраться из банки. — Ты у меня красавец. А эта страсть… ну так чего ж ты хочешь, детали, можно сказать, по помойкам искал. На мою пенсию особо не разгуляешься. Как говорится, овес-то нынче дорог.

Я на всякий случай огляделся по сторонам. Не стоит этот эксперимент видеть посторонним. Жаль, что его дома провести нельзя. Не те условия. Мало ли что выкинет мой агрегат. А сверху и снизу на все двадцать пять этажей люди в свои норки забились. Москва — гигантский муравейник. Эх! Мне бы лабораторию свою и полигон с приличным бункером. Нельзя! Этот набор идет только в комплекте с публикацией теории, выворачивающей наизнанку основные постулаты господина Эйнштейна. И если моя теория верна, то публиковать ее нельзя. Я бы даже так сказал: низзя! Зная конечную формулу, любой мало-мальски грамотный инженер соберет простенькое устройство наподобие моей хрени, и наступит армагеддец. Солнышко он, конечно, не захватит, а вот нашей матушке-Земле однозначно придет конец. Впрочем, кое-что от конечной формулы можно отщипнуть, не нарушая статуса секретности, так сказать, и это должно быть безопасно. По всем прикидкам безопасно. Раз двадцать проверял. Рвануть не должно.

Еще раз убедившись, что рядом никого нет, я извлек из тележки раскладной стульчик и, пристраивая на нем свой зад, невольно схватился за поясницу.

— Твою мать! Так и не доживешь до триумфа российской науки.

Ножки стульчика, приняв на себя девяносто килограмм живого веса, тут же ушли в еще сырой после вчерашнего дождя мох, чуть не завалив меня на землю, но я все-таки удержал равновесие.

— Тьфу! Старый хрен… пора с этим завязывать. А то и впрямь не доживу.

Стульчик прекратил погружение, и я, не вставая с него, дотянулся до тележки, извлекая оттуда пульт. Можно начинать.

— Гордись, Микки. Ты, конечно, не Белка, а тем более не Стрелка, но миссия у тебя не менее важная. Чё там Армстронг с Луны ляпнул? Маленький шаг для человека, зато огромный шаг для человечества? Подходяще. Сейчас я тоже чего-нибудь вечное загну. Значит, так. Маленький прыжок для мыша, зато огромный скачок для меня! — изрек я вечное и утопил пусковую кнопку в панель управления.

С резким хлопком банка с Микки переместилась на пару метров в сторону, швырнув мне в физиономию горсть сосновых иголок, густо устилавших зеленый мох.

— Вот это бабахнуло…

И тут до меня дошло, что все получилось. До последнего момента не верил, но это все-таки случилось! Телепорт. Настоящий телепорт…

— Есть!!! — заорал я, взметнувшись вверх со стульчика, забыв про застарелый радикулит, и даже полоснувшая поясницу боль не смогла сдержать шквал эмоций. — Есть! Есть!! Есть!!! Да здравствует первый российский телепорт! Работает хреновина! Так, а по какому поводу пальба? Должно же было быть замещение объемов. Оттуда — сюда, отсюда — туда. Микки, ты что, после перехода вместо себя вакуум оставил? Тогда…

Я извлек из нагрудного кармана очки, нацепил их на нос. Нет, жив-здоров мой Микки-Маус. Значит, в клетки его тела не проникли атомы окружающей среды в пункте приема. Каким-то образом умудрились их просто растолкать, а вот в точке отправления образовался вакуум, и схлопнувшийся воздух конкретно бабахнул. Хорошо, что я эксперимент догадался провести не в закрытом помещении, а на свежем воздухе. Вот бы дома у меня шандарахнуло — мама не горюй!