Александр Ледащёв - На единорогах не пашут [СИ]

Бор огромен. Чудовищно стар — в его дебрях попадаются и развалины замков, о которых мало кто слышал уже и которые населены или нежитью, или совами, что, собственно, не очень сильно и рознится. А уж сколько в Бору мест, где, как видно, кануло в безмолвие поселение — не перечесть. Бор строго спрашивает с людей за ошибки в выборе места или поведения. Собственно, поселения пропадают и до сих пор. Это пугающе, но не неожиданно. Но тсс…

На запад от замка, в нескольких часах пути, начинается скальный массив — гигантские змеи каменных хребтов, обрывы, ущелья, начинающиеся и кончающиеся нередко ничем, тропы и тропинки, протоптанные по большей части людьми и, наконец, сами горы, темно-серые и практически голые — лишь кое-где появится на вершинах скал рискнувшая поспорить с горами рощица или лесок. На север Бор Поворота идет по холмистой равнине и там он, с балкона, еще сильнее похож на Океан — опускаясь и поднимаясь на холмах и долинах, он видится как мощные, сильные, тяжкие волны — массы, монолиты зеленой, вечной воды. Понемногу холмы становится все меньше, потом земля выравнивается окончательно, и Бор идет ровным потоком, пока не доходит до границы с Чащей — местом непоседливым, напряженным, как струна, тревожным — то вольно захватывающем земли и высящем столетние ели, то опускающемся до скромных перелесков и по всему своему пространству опутанным ручьями и топями. Еще дальше на север Чаща исчезает, и топи тянутся уже, кажется, бесконечно, обретя свое имя — «Северные Топи». Просто и незамысловато, как называются некоторые места — чтобы просто дать имя и постараться забыть о них и не вспоминать подольше, если удастся. Земли Вейа на границе с Чащей врезаются клином в земли герцогства Хелла, идущие с востока к северу.

Бор окружает скалу «Дом» с замком на вершине, и поля, возделанные вокруг нее, тянется во все стороны, сходя на нет на востоке и юге. Собственно, весь майорат Вейа — Бор, и скалы, и отвоеванные у Бора пустоши, и места под пашни и поселения.

… Он сидел на балконе башни-донжона и смотрел на вечереющий Бор. На запад.

Внизу, во дворе замка, перед главными воротами, возникла и никак не желала смолкнуть какая-то омерзительная по своей горластости и многоречию неразбериха. Донеслось до него и его имя. Оставалось только с некоторой покорностью ждать пока кто-то, кого сочтут самым достойным этого поручения, припрется к нему и окончательно вырвет из тишины и закатного покоя. Как отвратен стук в дверь на закате! Вечер и ночь — это то время, которое тебе особенно не хочется делить с другими людьми, — но от этого не убережет ни цепь герцога, ни хижина отшельника. Еще несколько минут назад ты пил горячую траву Ча, закинув ноги на перила балкона и думал, что скоро совсем стемнеет и тогда, возможно, придет Шингхо — твой единственный друг. Он будет высмеивать твою глупость, вытаскивая ее и обличая, если она будет прятаться, он будет говорить с тобой в том тоне, в котором никто здесь не позволит себе говорить с герцогом Дорогой, — сухом и язвительном, он будет монотонно-скучающе открывать тебе совершенно неожиданные стороны жизни здесь, на этих землях, а самое же интересное нарочито пробегать в дробной скороговорке — дескать, из песни слова не выкинешь, так и быть…

Крики снизу все больше и больше перерастали из беспокойного гула в некое подобие скандала, пропитанного, как ты чуял, большой и скверной тревогой. Не желая увидеть в своем укрытии чью-нибудь морду, герцог Вейа снял, одну за другой, ноги с перил и встал, думая, не предпочтительнее ли увидеть сразу много морд, на фоне которых каждая отдельно взятая не будет слишком сильно резать раздраженный прорывом чужаков в его Закат, взгляд.

На стену, прямо перед государем, бесшумно опустилась огромная сова.

— Шингхо! — обрадовался Дорога.

— На твоем месте я бы спустился вниз. Время поджимает, а твои бараны будут еще часа два канителиться, пока решат, кто из них достоин того, чтобы переться на самый верх лестницы пешком (в этом слове ясно ощутилась неприязнь Шингхо к такому способу передвижения), дабы поведать тебе причины паники. — Не дожидаясь ответа, он легко взлетел и камнем упал вниз, во двор. Дорога спустился вниз по лестнице.

… Гонец не прискакал на умирающем, запаленном, как и водится, коне, он прибежал сам, бегом, где-то за час до закрытия ворот на ночь. Челядь не знала этого человека, и восторга его прибытие не вызвало, — чувствовалась какая-то неумолимая тяжесть, летящая за гонцом, — и казалось, что, если его не пускать как можно дольше, или не услышать его слов, можно будет или развеять ее, или совсем ее не узнать. Но гонец крикнул осипшим, перехваченным голосом: «Война. Оповестите герцога» — и тем самым на корню загубил надежду не узнать того страшного, что гналось за ним с северо-востока, откуда он и появился. Теперь на него смотрели просто-таки с отвращением и почти что — с ненавистью.