Ричард Бэккер - Великая Ордалия

Не говоря ни слова, Науюр урс Скиота пропадает во мраке, покинув ложбину и оставив их с Маураксом-Серве.

Поэты-заудуньяни величали её Светом Мира. Ибо она погибла за всё безвинное человечество. Казалось издевательством и святотатством, что оборотень может носить её прекрасные черты как одежду.

Все трое в оцепенении наблюдают как фальшивка, притворяющаяся женщиной, начинает вылаивать в ночь распоряжения и приказы на диковинном языке скюльвендов — одновременно колюще-резком, как кремень и вкрадчиво-скользком, как только что содранная с горячей плоти кожа. Воины, с исполосованными свазондами руками, устремляются куда-то через испещренное коварными неровностями маленькое плато. Лучников с хорами отослали прочь — факт, который лишь порадовал бы Мимару, если бы не всеоскверняющее присутствие Серве — и не безделушка, сокрытая у её подложного брюха.

Таща за собой мальчишку и бросая вокруг взгляды, полные испуга и замешательства, она выводит Ахкеймиона поближе к свету и пытается остановить кровь, струящуюся из его разбитых губ.

— Он ещё не закончил с нами, — бормочет волшебник, — Говорить буду я.

— Собираешься добиться, чтобы нас всех тут поубивали ?

Доброе старое лицо темнеет.

— Ты не знаешь его, Мимара.

— Легендарного Найюра урс Скиоту? — молвит она с добродушной усмешкой. — Думаю, я знаю его лучше, чем кто-либо…

— Но как…? — начинает он свою обычную стариковскую брань, но сбивается, заметив проблеск Истины, сияющий в её взгляде. Он начинает понимать Око и принимать его откровения. — Тогда ещё важнее, чтобы ты помалкивала, — говорит он, сплевывая сгусток крови в темноту.

Она замирает, внезапно осознав, что Друз Ахкеймион никогда не понимал Око до конца. Да и как бы он мог, адепт Школы — хуже того, волшебник — один из тех, кто творит разрушительные чудеса движениями своего разума и дыханием? Он всегда будет стремиться, всегда бороться, полагая, что всё происходящее исходит из человеческой воли, является следствием чьих-то действий.

Она замечает, что мальчик внимательно наблюдает за ними.

— Я знаю что делаю, — убеждает она волшебника, — а вот, что собираешься делать ты?

Его лицо искажается:

— То, что Протатис советует делать всем попавшим на суд безумного короля — лизать ему ноги.

Ахкеймион отстраняется от суетящейся Мимары, взгляд его уже устремлен на вещь-зовущуюся-Серве. Беловолосая мерзость вглядывается в них, оставаясь в паре шагов, её утонченная красота в мерцании света и пляске теней кажется совершенно неотразимой.

— Итак, — обращается к твари старый волшебник, — ты его сторож?

Вещь-зовущаяся-Серве скромно улыбается, словно девушка, слишком застенчивая, чтобы признаться в собственной страсти.

— Разве я не его рабыня? — воркует оно. — Я могла бы любить и тебя, Чигра.

— И как же ты служишь ему, Тварь?

Она поднимает свою белую руку, указывая сквозь сияние пламени на одинокий якш, поставленный на восточном краю плато.

— Так, как все женщины служат героям, — с улыбкой молвит оно.

— Непотребство! — плюется старый волшебник. — Безумие!

Оглянувшись на Мимару и мальчика он ковыляет к Белому Якшу.

— Вот что они делают! Как ты не видишь этого? Каждым своим вздохом они сражаются с обстоятельствами, каждым вздохом превозмогают и подчиняют их. Они ходят среди нас как мы ходим средь псов, и мы воем, когда они швыряют нам объедки, мы визжим и скулим, когда они поднимают на нас руку…

Они заставляют нас любить себя! Заставляют любить!

Она следует за ним, придерживая свой живот, прикрытый золотой чешуёй доспеха. Вещь-зовущаяся-Серве позволяет Ахкеймиону держать путь куда ему вздумается, но ступает рядом с ней — за ним следом. Несмотря на то, что они идут во весь рост, шпион-оборотень, обернувшись, бросает взгляд лишь на её раздутый живот, в остальном не обращая на неё никакого внимания. Мимара же раздумывает о извращенной мерзости, носящей, ухватив и сжав своими челюстями, лик той, что мертва уже двадцать лет. Столько чудес, малыш…

Внутри шатра ещё мрачнее, чем снаружи — скорее из-за варварской обстановки, чем из за недостатка света. Стелющееся по земле пламя костра, обложенного кругом почерневших камней, сияет по его центру. В походных палатках королей Трех Морей всегда присутствовал определенный минимум роскошных вещей — наиважнейших признаков положения и власти, но в якше Найюра, Укротителя-Коней-и-Мужей, Мимара не видит ничего, что могло бы служить в этом качестве. Лишь подушки из сложенного и прошитого войлока, разбросанные на окружающих очаг кошмах, выдают хоть какую-то уступку хозяина якша собственному удобству. И нет никаких украшений, если, конечно, не считать таковым бунчук из лошадиных хвостов, что поражает Мимару своей дикой спутанностью. Пучки соломы аккуратно, подобно пирожкам, расставленные у южной стены. Дрова, грудами сваленные вдоль северной. Нимилевый хауберк, кианский шлем, круглый щит и колчан развешанные на конопляных веревках напротив входа. Седло с высокими луками, лежащее слева. Якш установлен на скошенном, покрытом рытвинами склоне, отчего кажется, будто они все стоят на борту перевернувшегося корабля.