Александр Рудазов - Криабал

Тревдохрад старался держаться. Нельзя было показать ранение. Еще по пути его замотали потуже, Фырдуз залепил дырку влажным мхом – авось пронесет, не почуют хобии запах крови.

Да и со своими же собратьями-кобольдами ухо держи востро. Фискалов среди них хватает. Иные и так уже косятся на Тревдохрада – цверги в Суркуре встречаются, но редко, по пальцам можно пересчитать. И то ладно, что пока никто крик не поднимает, кротов не кличет.

Огромен город Суркур. Фырдуз за свою жизнь-то попутешествовал, побывал и в Лате, и в Пордоре, и в Накрине, и еще в паре подземных городов, но ни один не был и вполовину так же велик, как древний Суркур. Шутка ли – двадцать пять тысяч жителей! Фырдуз уже предвкушал, как разинет рот цверг, как станет изумленно таращиться.

Не разинул. И таращился не изумленно, а равнодушно, даже с каким-то презрением.

Хотя посмотреть-то ведь было на что!

Потолка вообще не видно. Гигантская пещера в форме чаши с высотой аж триста локтей! Вдоль стен – бесконечная спираль-дорожка с десятками висячих лесенок и канатов, а на ней – тысячи нор, тысячи дверец. За каждой – кобольды, за каждой кто-нибудь живет.

Это и есть главная площадь Суркура... или, вернее, это и есть Суркур. Есть еще узенькие улочки-отнорки, но там мало кто селится. Да и самих их мало – десяток, может, едва ли сверх того.

Зато на великой спиральной площади всегда толкотня и суета. Куда ни глянь – кобольды. Все что-то роют или что-то строят. У входов в норы расположены кузницы, плавильни, мыловарни, атаноры. Дым уходит кверху, клубясь тучей у потолка. Там вентиляционный колодец, через который в Суркур поступает воздух и свет, но из-за этой черной тучи его не видно. Кобольды вечно в потемках – но глаза-то острые, много не нужно.

Коллегат мерцает – и довольно.

Суркур – город почти исключительно кобольдский. В последнее время тут много и хобиев, но это только после оккупации. А до того были сплошь кобольды. Изредка можно увидеть цверга, варда, гоблина или текана, а на одной из дальних улочек живет семейство гномов, держат небольшой ломбард.

А Верхние совсем почти не встречаются. Фырдуз за всю жизнь видел их только несколько раз, и всего только однажды – разговаривал. Верхний заблудился, спросил у него дорогу. Пока Фырдуз ему объяснял, этот долговязый великанище все жаловался, как здесь плохо, ужасался жизни под землей. И воздух-то мол спертый, и холодно, и темно, и тесно.

Кобольд не понимал, о чем тот говорит. Странные эти Верхние.

Дом и мыловарню Фырдуза, разумеется, конфисковали. Либо поселили там кого-то из хобиев, либо отдали кому-то из кобольдов-фискалов. Эти ради того и выслуживаются – погреть руки на чужом горе.

Так что в ту сторону Фырдуз не стал даже смотреть. Только душу травить.

Он повел Тревдохрада на один из верхних ярусов, под самое задымление. Там жила и держала кабак его сестра – та самая, из-за сына которой Фырдуз угодил на каторгу. Если с ней все хорошо – приютит.

Ну а если нет... Фырдуз по крайней мере будет об этом знать.

Раненый цверг не мог подняться по навесной лесенке. Да и предназначались они для более мелких и легковесных кобольдов. Так что пришлось топать по всей спирали, предлинным путем, изредка сокращаемым каменными вырубками в скале. Фырдуз ступал тихонечко, поглядывал по сторонам и горестно вздыхал. Суркур сильно изменился с тех пор, как его арестовали.

Многие норы заколочены. Возле иных начертаны рельефным письмом хобиев злые слова: «Взят за экстремизм», «Взят за терроризм», «Взят за враждебную деятельность».

А иногда просто: «Взят».

В одной из нор как раз шел обыск. Хозяин, видимо, сопротивлялся – он лежал у входа пронзенный насквозь. Четверо хобиев выстроились оцеплением, еще двое шарили внутри. Вокруг столпились соседи.

- Нашел одну! – гортанно выкрикнул один из хобиев. – У подпечи пряталась!

Он выволок рыдающую кобольдшу, прижимающую к груди младенчика. Хобий-офицер обнюхал их, ощупал и распорядился:

- Взрослую – в шахту, дитя – в отвал.

- Стой, Эхрина, стой-ка! – гневно крикнула какая-то тетка. – Ты что же, паскуда, ребенка у меня сперла?!

Она решительно прошла мимо хобиев, вырвала младенца у плачущей Эхрины и возмущенно воскликнула:

- Вы только гляньте, кобольды добрые, это что ж творится-то?! Украла ребенка у матери, ишь!.. Правильно тебя в шахту-то, правильно!

Несчастная мать какое-то мгновение непонимающе смотрела, а потом сообразила и тоненько заголосила:

- Прости, Далитка, прости! Бушук попутал, бушук!..