Андрей Крюков - Дело всей смерти [litres]

– Ловко вы ее приструнили, – благодарно сказала Лапшина.

– И не таких приходилось ставить на место, – со снисходительностью бывалого человека ответил Рьянов. Ему льстило одобрение Зои. Но девушка, к которой он чувствовал все больший интерес и теплоту, не могла отвлечь его от навязчивых мыслей о новой версии.

Напрасно он убеждал себя не придавать большого значения услышанному на сеансе столоверчения. Обезьянья версия убийства имеет право на существование, но вряд ли стоит ее переоценивать. Нужно последовательно выполнить все, ради чего он приехал. Опросить все-таки детей. Тем более что защитница их интересов Кузнецова теперь не станет мешать. А обезьяной заняться напоследок. Но чем больше он старался не думать об обезьяне, тем неотступней она возникала в голове. Как в известной притче, он не мог не думать об обезьяне, потому что запрещал себе думать о ней. Ему грезилась плоская морда длинношерстного, словно оплетенного рыжими водорослями, зверя за прутьями клетки.

Не сумев перебороть себя, он прямо из спиритической комнаты позвонил эксперту, исследовавшему нож, которым был убит Неелов, и поинтересовался, могут ли неидентифицированные отпечатки пальцев на нем принадлежать обезьяне. Ответ эксперта был обтекаемым, но в целом обнадеживающим:

– Отпечатки не четкие, большей частью смазанные. Но кое-где рисунок просматривается. Линии не стандартные, так что все может быть. Хорошо бы откатать пальцы у этой самой обезьяны и сравнить.

«Все в наших руках!» – подумал Рьянов. Он укрепился в своей идее взять отпечатки у всех обитателей нееловского гнезда. Рьянов и Лапшина поднялись из подвала в гостиную. Следователь заручился согласием Аркадия Неелова дактилоскопировать детей. Кузнецова пыталась было возражать, но Рьянов ее подчеркнуто игнорировал.

– Что ж, раз надо, значит, надо, – сказал Неелов с преувеличенной серьезностью. Чувствовалось, он благодарен следователю за то, что тот признает его, а не Кузнецову, главным в этом доме.

– Вам, гражданка Кузнецова, я тоже предлагаю добровольно сдать отпечатки, – строго сказал Рьянов. – Это поможет делу.

Кузнецова обиженно фыркнула, но выразить свое недовольство более определенно не посмела. Она стала незаметнее, даже как бы сократилась в размерах. Узел седых волос на ее голове уже не смотрелся короной.

«Но в первую очередь эксперты должны будут взять отпечатки у обезьяны, они интересуют меня больше всего, – рассуждал Рьянов. – Вот только как это удастся им сделать?»

Он решил взглянуть на обезьяну, чтобы понять, насколько сложную задачу предстоит решить экспертам.

– Проводите меня в сад, – попросил он Неелова.

Сад показался Рьянову запущенным. Участок сада справа от центральной дорожки, с диваном-качалкой, на котором обнаружили тело академика, был окружен желтой сигнальной лентой, натянутой от дерева к дереву. Простыня, наброшенная на диван, видимо, скрывала от глаз пятна крови. А слева от дорожки, на зеленой лужайке, как помнил Рьянов, стояла клетка с обезьяной. Но сейчас клетки не было.

– А клетку что, передвинули? – спросил Рьянов. – Где обезьяна?

– Обезьяна? – переспросил Неелов, всем видом показывая стремление быть полезным следствию, но не понимая, о чем его спрашивают. – Ах, обезьяна! Да, была, но теперь нет. Отдали. Невозможно с ней возиться при наших обстоятельствах, видите ли… Да она к тому же раненая была, болела. Пришлось расстаться.

– Кому, кому отдали?

– В надежные руки, – отвечал Неелов, производя движения, означающие готовность всемерно услужить. – Специалистам. Есть приют такой для животных. Под Москвой, кажется.

Через полчаса, выяснив адрес центра передержки диких животных, Рьянов выехал в Подмосковье.

Надо признать, что упреки Неелова были не лишены оснований. Одной из причин, почему Зацепин решил выйти из операции «Борода Зевса», потерявшей для него смысл, было желание увидеть Веру, быть с ней. Оно нарастало с той минуты, как Зацепин получил прощение. А значит, и Вера, место которой он занимал в раю, после его помилования вернулась домой, в рай. Так, кажется, объяснял механизм перемещений демон. И ничто теперь не мешало их встрече.

Зацепин жадно оглядел сияющий под солнцем берег, пальмы, белый зуб виллы. На песчаной полосе без признаков жизни торчали в причудливых позах члены Вериной свиты. Зацепин со злорадством отметил, что самую нелепую «скульптуру» представлял собой красавчик блондин, обмерший в трусах у кромки воды в стойке пловца, готовящегося нырнуть. Куда традиционнее и поэтому трогательнее была позиция, в которой омертвел спаниель Тимоша, – с поднятой на шерстяной ствол пальмы лапой.