Михаил Бобров - Удел безруких

— Насколько вы уверены в своих словах?

Сэм поглядел на “мистера Черепаха” и ответил настолько твердо, насколько сумел:

— Достаточно, чтобы сбежать из родной страны к большевикам.

— И что же, большевики вас уже не пугают?

— Мне кажется, мы не сильно различаемся. Скажите, сэр, если бы Миротворец нес на себе американский герб или флаг и стремился попасть в Америку, неужели вы бы не приняли мер, аналогичных нашим?

— Но мы же до сих пор не запустили по вам ракеты.

— Да, сэр, но вы все-таки ввели армию в Афганистан, и Чехию, и Венгрию.

Мистер Черепах нажал, вероятно, невидимую кнопку под столом, потому что сию же секунду в кабинет заглянул референт, выслушал краткий приказ и через несколько тягостных минут ожидания принес Черепаху некие сколотые скрепкой листы.

Тот перевернул верхний лист и протянул переводчику весь пакет.

— Что это?

— Это, мистер Хопкинс, — ответил переводчик, — список инцидентов, нарушений воздушного пространства над СССР американскими самолетами. Зачитывать?

Сэм помотал головой:

— Черт возьми. Шесть листов! Окей, верю.

— Когда сможете предъявить мне такой же список нарушений советскими самолетами, — Черепах едва-едва обозначил улыбку кончиками губ, — американского воздушного пространства… Тогда поговорим на равных. А сейчас давайте вернемся к теме. Вы хотите сказать, что Америку не интересует ваша теория?

— Но, сэр… — Хопкинс чуть было не ляпнул “сэр Черепах”.

— … Это еще не теория. Всего лишь предположение. Гипотеза, которая может быть как доказана, так и опровергнута. Стройная законченная теория их бы заинтересовала, но тратиться на проверку гипотезы они решительно не согласны. У вашей разведки есть запись обсуждения именно данного вопроса людьми, отказавшими мне в работе.

— Кто? — прошелестел Старик.

— “Макдоннел-Дуглас”, - Черепах поморщился, сделавшись окончательно похожим на кличку.

— Козлы, — буркнул Адмирал, снова открыв декоративную папку.

— И что же вы хотите за вашу самоотверженность? — без улыбки спросил Черепах.

— Денег? Наград? Ученых званий? Не стесняйтесь, вы вполне заслужили это самим фактом перехода на нашу сторону. Особенно сегодня, когда мы пугало и угроза для всего якобы свободного мира.

Хопкинс чуть прищурился:

— Сэр, я больше всего хотел бы проверить свою гипотезу. Работать в одном из ваших институтов, общаться с вашими учеными — я знаю, что они весьма сильны. Хотел бы построить экспериментальную установку и создать переход. Ведь мы теперь знаем, что он возможен!

— Знаете или все-таки предполагаете?

— Простите, сэр. Я позволил себе выдать желаемое за действительное. Сэр, но если вы хотите извлечь из меня пользу для пропаганды, меня нельзя секретить.

— Верно.

— А если так, я хочу иметь возможность послать хотя бы единственное письмо без цензуры. Я не так наивен, как выгляжу, и понимаю, что его все равно просмотрят. Но я хотел бы все же, чтобы оно дошло. Неважно, что я там напишу.

Люди переглянулись — точь-в-точь ящерицы за стеклом террариума, медленно, рывками поворачивая головы и рывками же возвращая в исходное положение.

За дверью кабинета послышались торопливые шаги. Затем дверь открылась, ударившись о стену. Крупными шагами вошел мужчина помоложе всех собравшихся лет на двадцать, несколько лысоватый, округлый, в таком же костюме, как у Старика, и протянул Черепаху листок. Тот прочитал, передал Старику; затем листок перешел к Адмиралу.

Адмирал захлопнул окончательно свою игрушечную папку и внимательно поглядел на мужчину:

— Михаил Сергеевич, вы проверили написанное здесь?

Округлый непроизвольно подобрался, попытавшись вытянуться, и Сэм вспомнил, что говорили его попутчики. В СССР каждый мужчина считает честью и долгом отслужить в армии. Округлый между тем кивнул; ни вопроса ни ответа Сэм, естественно, не понял, но интонации не оставляли никаких вариантов. Пришла новость, и Адмирал уточняет, в самом ли деле так.

Михаил Сергеевич повторил утвердительный кивок, еще и добавил:

— Именно так, из посольства шифровка, только что передали.

Тогда Адмирал хлопнул о стол принесенным листком и засмеялся:

— Да пускай теперь этот мальчишка пишет, что угодно. Да всем разрешить, пускай хоть пишут, хоть поют, хоть языком балета изъясняются. Твою же мать, вот это дожили. Бжезинский, Збигнев, просит политического убежища!

— Удавил бы, — без внешних эффектов буркнул Андропов. Громыко неприятно улыбнулся: