Рина Росснер - Сестры зимнего леса [litres]

Олесь
встает ко мне спиной.
Все его тело начинает
мерцать, как огонёк болотный.
Вдруг
в вихре пуха
возникает
юноша нагой.
У ног его остался
плащ из перьев.

Набросив
плащ на плечи,
он идёт ко мне.

«Всё просто. Надо, Лайя,
подумать о земле.
Забыть о небе, облаках
и ветре. Представить
зелёную траву и мох.
Почувствовать их
мягкость под ногами.
Забудь о крыльях,
думай о руках.
Не о полёте помни,
о паденье.
Ты падаешь.
То корни
Тянут
тебя
к земле».

В испуге под крыло
я прячу голову:
«Нет-нет, Олесь,
Я ни за что на свете
не буду думать о корнях». —

«Прости, я не желал тебя
обидеть или напугать.
Тогда подумай о том,
что ты в обличье девушки
любила.
О чём-то, что связывало крепко
тебя с землёй
и доставляло радость».

Я думаю о Либе.
О том, как вместе мы
смеялись и грустили,
как пели песни
или пили чай,
как она стряпала,
как по лесу гуляли,
как спали рядом. И как смело
она вставала на мою защиту.

Я думаю о башмаках.
О том, как здорово
по лесу пробежаться,
потом попить чайку,
о кружке тёплой,
что согревает пальцы
с морозца. Я хочу,
чтобы вновь были
пальцы у меня…
Да, пальцы.

Я чувствую,
что стала превращаться,
но по другому всё,
наоборот. Как будто тело
внутрь вбирает перья.

Становятся руками крылья,
а лапы удлиняются, растут,
и вот уже я на ногах стою:
высоких, тонких, человечьих.
Вокруг – вихрь перьев и воздух,
воздух, воздух.
Я – снова я.

Какое счастье
увидеть вновь
своё нагое тело.
У ног моих —
плащ белый с золотом.
Похож на матушкин,
но этот – мой.
И нет его прекраснее
на свете.

Оглядываюсь.
Все лебеди оборотились
мужчинами и женщинами.
Как я на них похожа
цветом волос и статью.
Все люди-лебеди стоят
и смотрят на меня,
а зорче всех – Олесь.

Я заливаюсь краской.
Жду, что в его глазах
мелькнёт та алчность,
которую встречала
во взгляде Фёдора.
Но нет.
Там только слёзы.
Как будто то свершилось,
чего он ждал всю жизнь.

Подхватываю плащ
и прикрываюсь,
с Олеся не спуская глаз.

Я – полудевушка, я – полуптица.
Я буду переменчивой, как ветер.
А эти люди-лебеди навеки

моею стаей и семьёю станут.
В родстве я, впрочем,
пусть не в кровном,
не только с лебедями.
Мой отец – медведь.
Хоть не родной,
зато любимый тятя.
А мама – легкокрыла,
и каждый день она иная,
не похожа на других.
Но что с того?
Во мне – всё это,
Я и в лебединой
и в медвежьей стаях,
они – во мне,
мы с Либой —
в них.

Где Либа?
Где моя сестра?