Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

— Твой отец хочет тебя видеть, — сказала Роза.

— Я договорилась с Хаканом.

— Ничего, Хакан подождет. Если будет ждать Хакан, ничего не случится, максимум, он промокнет под дождем. Если будет ждать твой отец, кто-нибудь останется покалеченным. Но мне плевать, дорогая, решай сама, — промурлыкала Роза. Она наклонилась ко мне, потянула за волосы и принялась заплетать мне косу. У нее были ласковые, тонкие пальцы с наточенными ноготками, блестящими от лака.

— Не трогай мои волосы.

— Я заплету тебе косы, ты порадуешь своего отца тем, что помнишь о культуре его народа, к которому, как он считает, ты принадлежишь, а я смогу хорошо провести вечер. Все будут довольны, поэтому не дергайся.

Роза ощутимо потянула меня за прядь волос, и я замерла.

— Почему я не могу отпраздновать день рожденья, как я хочу?

— Не ной, милая моя, — Роза сделала большой глоток, на треть опустошив бокал, и поставила его ко мне на тумбочку, прямо на «Сияние» Стивена Кинга. Я скрестила руки на груди. — Тебя никто не заставляет сидеть там и смотреть на пьяных. Сиди где-нибудь в другом месте и пей сама. Но перед этим удели отцу полчаса. Если все еще хочешь остаться в Стокгольме, научись не строить такую мину, когда он тебя о чем-то просит.

— Ты что пытаешься научить меня жить?

— Если бы меня это интересовало, я бы уделяла твоему воспитанию больше времени прежде, чем ты достигла совершеннолетия. Так что закрой свой милый ротик и не порти вечеринку, дорогая.

Я нахмурилась и замолчала, делая вид, что вовсе ее не слушаю. Если на отца я могла влиять, то все перепалки с Розой оканчивались моей капитуляцией. Мне хотелось вопить, что она мне не сдалась, послать ее куда подальше и сказать, что ее милое личико будет сниться мне в кошмарах даже после десятка лет психотерапии, но я усвоила одно — нельзя показывать Розе, что у меня есть эмоции по поводу нее. Роза поймает меня на крючок, и мне уже не сбежать. Я послушно дала ей заплести мне косы, но сказала:

— Переодеваться не буду.

На мне были кожаные штаны и рваная майка с надписью «Joy Division». Название группы я написала сама на простой черной майке. Если Йен Кертис смотрит на меня с небес, пусть знает, что я не продалась. Роза начала мурлыкать себе под нос какую-то песенку на немецком, которого я не знала. Она наклонилась ко мне, атлас ее розового платья прошелся по моей руке, как мягкий язык какого-то хищного существа. От Розы пахло дорогими духами, я отчетливо ощущала цветочно-медовые ноты, но с лугом парфюм Розы не ассоциировался, только с койкой. Роза закинула ногу на ногу, и я увидела край ее чулка, плохо скрывавший синяк на бедре. Быстро отвернувшись, я уставилась в стену.

— Ты все? — буркнула я. Никто не мог заставить меня почувствовать себя так неловко, слова не сказав, как моя собственная мать.

Роза встала, оглядела меня, покачала головой.

— Вариация на тему. Но вполне сносно. Жду тебя через пять минут, куколка.

Мама называла меня куколкой, а папа — принцессой. Я сама понятия не имела, кто я такая. Когда Роза ушла, я допила вино из забытого ей бокала. Со стен на меня одобрительно глядели иконы готической музыки. Я методично заполоняла комнату пластиковыми черепами, плакатами, кристаллами, висящими на стеллаже, высушенными цветами и черными свечками, но с обоями поделать ничего не могла. Мои мрачные плакаты с трудом справлялись, заклеивая обои со сплетенными друг с другом геральдическими лилиями — флер де лисами, или как их там. Одно меня утешало — лилии все-таки погребальные цветы во многих культурах.

Я посмотрела в зеркало. На голове у меня была национальная гордость, черные косы такие длинные и так хитроумно заплетенные, что впору было орать «Косово это Сербия!». Я взяла с тумбочки духи, название у них было говорящее — «Похоронное бюро», но пахли они скорее как первый учебный день — чернильная горечь, белые цветы и дождевая прохлада. Я щедро обрызгала себя духами, отдернула и без того длинную майку и отправилась вниз. Дом у нас богатый, даже не просто богатый, а что называется кричаще роскошный. Вилла на берегу озера Меларен, в престижном курортном районе не слишком далеко от Стокгольма. Люди заполоняют побережье летом и убираются подальше зимой. Меня это всегда устраивало. Домом явно занималась Роза, здесь чувствовалась ее жадная рука. Хрусталь, красное дерево, винтовые лестницы и позолота — все так, как Роза хотела. Что до моего папы — он увлеченный человек, ему плевать, чем обиты кресла и чем обклеены стены. Единственное, на чем папа настоял — фотографии на стенах. Каждый раз спускаясь вниз я видела себя маленькую, плескавшуюся в ванной, отца, обнимающего меня и Розу, стоящую рядом, большой воздушный шарик, вызывавший у меня, судя по выражению моего лица на фотографии, дичайший восторг. Словом, смириться с этим сложно, поэтому я не водила никого домой. Но это только вторая причина. Первая состояла в том, что мне некого водить домой.