Дарья Беляева - Болтун [СИ]

— А потом я, значит, вернусь домой, включу телик и не буду ничего делать от трех до шести месяцев. А потом скуплю все журналы за это время. А потом я приеду обратно в Вечный Город и буду дико кутить! А потом я стану моделью! А потом закажу себе коктейль! Так и жизнь пройдет!

Мы смеялись (кроме Гудрун, конечно) и пили чай. Я сидел между ними, обнимая обеих. А потом Сельма сказала:

— Помните, как старый Геллерт гонялся за нами с лопатой, когда мы воровали у него тыквы?

— Да, мама Гюнтера потом сделала из них печенья, чтобы скрыть наше преступление.

Мы с Сельмой засмеялись. Всю ту ночь мы вспоминали прошлое, словно бы каждый из нас знал, что с кем-то придется попрощаться. Мы долго лежали на спальных мешках, смотря в натянутую ткань палатки вместо ночного неба и вспоминая наше детство. К рассвету мы решили, что оно было счастливым, даже Гудрун отступилась от своего вечного пессимизма.

Нам удалось поспать всего двадцать минут, и это было хорошо. В конце концов, я не знаю, что делал бы без той ночи.

Утром мы двинулись в Вечный Город. Мы вошли туда, когда ты и твоя сестра обедали вместе в последний раз. Я говорил моей армии, моему Безумному Легиону.

— Они называли нас животными. Что ж, они увидели животных. Но в Вечный Город мы войдем как люди. Это праздник, друзья, потому что завтра войны не будет. Будьте осторожными, будьте смелыми и впустите в свои сердца надежду.

Это была, пожалуй, самая короткая речь, которую я когда-либо произносил. Я любил поболтать, но всем нам не терпелось закончить это затянувшееся дело.

Город был спокоен. В конце концов, они покорились. Все силы были сосредоточены во дворце. Преторианская гвардия защищала вас, а люди сидели дома, надеясь, что мы не будем их резать. Я старался не допускать убийств мирных жителей, но случалось разное в разных уголках страны. Вечный Город, который я не должен был видеть когда-либо в своей жизни, словно вымер. Он выглядел для меня, как подарок. Я смотрел на эту красоту, вылизанную зимним солнцем, блестящую, аккуратную, и не верил, что я здесь.

Город был лихорадочен и в то же время скромен, как взволнованная девушка, боящаяся привлечь внимание победителей. Я жалел, что не увидел это место впервые, когда здесь еще царил мир. Безусловно, оно сияло, богатое, прекрасное, с архитектурой, которую я прежде знал только по открыткам. Отмеченный величественной историей, Вечный Город поразил меня достоинством, с которым принял нас.

Я представил эту брусчатку испачканной кровью, и мне стало то ли приятно от мысли об осквернении Города власти и богатства, то ли мерзко от кощунства по отношению к тому, что тысячелетия существует на свете. Я шел рядом с Сельмой и Гудрун, Дигна двигалась в конце, она никогда не считала нужным участвовать в боях.

— Да, — сказала Гудрун. — Это впечатляет.

— Ничего себе! — выдохнула Сельма. — Хотела бы я тут жить!

И, моя Октавия, ровно в этот момент (какое драматическое совпадение!) она дернулась, а затем повалилась назад. Я много раз видел, как умирают люди, много раз наблюдал именно такие сцены. Снайпер на крыше скорее всего целился в меня, это промелькнуло в моей голове потоком информации, которую я словно бы прочитал.

Я не верил, что Сельма мертва, но к тому моменту, как тело ее повалилось на брусчатку, от разума ее, от души ничего уже не осталось. Как от моего отца когда-то. Раздались и другие выстрелы, но мне было все равно. Я смотрел на нее. Крохотная дырочка в виске — единственное, что изменилось в ее облике. Неужели, думал я, такая маленькая деталь, такая незначительная вещь, может все разрушить. Я собрался с силами, моя Октавия, я кинулся в ту сторону, откуда раздался выстрел, но к тому времени по лестнице уже бежали другие, чужие Сельме люди, отомстившие за нее.

Я не слишком хорошо помню, как взбегал вверх по лестнице. Это был опустевший дом, еще сохранявший тем не менее дыхание роскоши, в которой жили здесь люди. Я не помню, что видел там, но помню скрип лестницы, помню запах духов и еще чего-то неуловимо-прекрасного. Сельма думал я, девочка, Сельма, как же так?

Я верил, что умрет Младший, я видел, как он задыхался и кашлял. Но Сельма не должна была меня оставить, она не могла. И не хотела. Я уже знал, как хрупка человеческая жизнь, но у меня не укладывалось в голове, как с Сельмой могла случиться такая необратимая вещь.

В этом суть жизни — сколько бы ты ни сталкивался со смертью, даже со смерть близких, ты не веришь, что это случится снова. Иначе боль была бы бесконечно сильна в каждый момент времени.