Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

Неудивительно, что многие путники, достигнув вершины холма, останавливались, молясь или во все глаза разглядывая далекие красоты раскинувшегося перед ним града. Остановились и Пифарь с Мертвецом, наемник не мог сдержаться, спросил у торговца, просветленного одним видом столицы, куда направляются толпы. Тот, изумленно посмотрев на пропылившихся странников, ответил, ну как же, царь возвращается из Урмунда, везет дары республики и многие послабления для царства. И поклонившись земно, двинулся вперед.

Пророк еще долго стоял, не двигаясь с места, привычно молча, затем подошел к наемнику и тихо произнес:

– Мне страшно идти туда. Я буквально разрываюсь на части. Одна говорит мне – ты должен покорствовать, отец ждет тебя, что б ни случилось прежде, он простил и ждет; но другая, ты понял, кто и зачем стоит за порогом ночи, в небесах, откуда земля видится растворенной в первозданном мраке божественного сияния. Ему, находящемуся в ослепительной тьме, требуется лишь одно, и это одно я страшусь отдать ему.

– Ремета победил.

– Можешь говорить и так. Не стану смотреть в библиотеке, нет, поищу его имя. Ты молился за него, Мертвец? Он ведь просил об этом.

– Не пришлось еще.

– Тогда, если не трудно, сделай сейчас, я подожду, я отойду в сторону.

– Лучше в городе.

– Нет, сейчас. Я не могу войти в Кижич.

– Хочешь, чтоб я потерял сто монет?

– Как будто ты это хочешь сказать, – Пифарь взглянул на него колко и продолжил, повышая голос: – Ты видел, что происходило со мной последние дни. Я ведь верил ему, верил безоглядно, а что выходит? Всего лишь один из многих, солдатик бога. Я боюсь его, Мертвец, очень. Он ведь что угодно сделает, я только теперь понял его слова о мече и разделении. Он крови жаждет.

– Почему ты так решил? Да и кто он?

– Ремета ответил тебе. Царь богов. Мне он благоразумно имени не открывал, зачем пугать, пусть думают, что новый бог, не имеющий ничего, кроме своего сына, который проложит огнем и мечом ему путь на небесный престол. Именно огнем и мечом, иначе зачем мне ученики, зачем воинство, пошедшее на Кижич? Зачем прощение всем, кто последует за мной и во имя меня и отца моего станет разить противников его, неверующих в него, всех, кто не склонит выи, не разрушит храмы, не сожжет свитки.

– Он говорил тебе это?

– Я знаю. Ремета, проклятый расстрига. Отец знал, что я слаб, безволен и ничтожен для воина, что я не смогу убить, но во имя меня все, кого я привел, кто уверовал – о, они смогут. Ведь я немедля после смерти вознесусь, ну какое еще нужно доказательство величия единственного бога и кротости и мудрости его сына, пожертвовавшего собой во славу его? – И переведя дыхание: – Мертвец, я не знаю, что мне делать. Пойти в Кижич значит уничтожить всех, не пойти туда – меня приволокут силой другие или другой, которых орден…

– Орден, – наемник помрачнел. – Багряная роза всегда признавала лишь царя богов, ему поклонялась, ему служила… Проклятье, квестор, ходивший тебя выкуривать из Суходола, и магистр, возглавлявший воинство, они… Ведь какой расчет: я привожу тебя в орден, тебе присягают, тебя убивают, во славу, конечно, ты возносишься… И все это на глазах царя, совета, иначе зачем устраивать балаган.

– Ты думаешь, государь не в курсе?

– Вряд ли. Да какая разница, если править страной захотел орден.

Пифарь осел, наемник едва успел подхватить его.

– Прости, – произнес он, приходя в себя. – Не хотел. Само как-то.

– Может, я по своей природе вижу только плохое. Мятежа не будет, будут просто погромы… а что я говорю. Может ничего не случится, сократят богов и их храмы. – Сын божий вцепился в седло, тяжело дыша.

– Лучше б ты молчал всю дорогу. Или стукнул бы меня по голове в Суходоле, да так и вез.

Рука, нетяжелая, но крепкая, легла на его плечо. Пророк оглянулся. Мертвец сжал губы в тонкую серую линию, неприятно рассекшую лицо: кажется, он пытался улыбаться и хмуриться одновременно.

– Пойдем. Спустимся с холма, доберемся до харчевни, посидим, отдохнем перед столицей.

– А что ты…

– Пошли, – рука толкнула его к седлу. – Забирайся, нам пора ехать. После объясню.

Жидкий лесок, сквозь который их вела дорога на Кижич, сгинул, изведенный на дрова, на лавки, щепу, игрушки. Его место заняли кусты ирги, боярышника, заросли чертополоха, болиголова и разлапистого борщевика. Земли, что не были заброшены, занимали пастбища, поля под паром или под озимыми. Изредка встречались колки, заросшие ивняком, но скорее всего то были кладбища, спрятанные от чужих глаз. До столицы оставался день пути, и это расстояние почти целиком занимали угодья деревушек, что обслуживали город, поставляя все необходимое к столу. С севера подходил водовод, с юго-запада везли древесный уголь, пережигаемый денно и нощно в печах. Оттуда же, с сопок, ставших горной грядой, несли самоцветные камни, с востока двигались караваны с берестой, грибами и ягодами. Столица пожирала все в нее ввозимое, и пожранное отдавала Черной реке, проходившей мимо ее стен. Народу прибывало с каждым днем, возвращался после полугодовой отлучки царь, собиравшийся отметить пышными пирами и празднествами удачное путешествие в Урмунд, а потому всякий житель страны, имевший возможность добраться до Кижича, спешил туда. Постоялые дворы переполнялись уже на подходе, что говорить о самом городе, и хотя точная дата возвращения еще не объявлена, народ поторапливался в столицу: раз выбравшись, прикупить подарки домочадцам, друзьям и знакомым, провернуть дела или сходить в храм, очиститься, ведь, как известно, столичные храмы особенные. Столичное все особенное.