Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

Гонец ложиться не торопился, прищурившись, спросил тихонько:

– И сколько из рассказанного тобой правда?

– Почти все. Не буду же я говорить им, что мне помогала, если не вела моими действиями другая ведьма.

– Вот как! Конечно, думаю, за такие слова тебя следовало сволочь в холодную, а после допросить с пристрастием – с кем ты якшался и почему.

– Она уже мертва, так что оставь свои наставления и ложись. Нам завтра рано вставать, коли ты хочешь побыстрее добраться до Тербицы.

– У нас ведьм жгут.

– Я видел. Поэтому они все в Урмунде. Не удивляешься, гонец, что так много народу бежало в охваченную усобицей республику?

– У нас усобица посерьезней, а не восстание легиона. Или что, думаешь, смерды пошли за вашими Двенадцатью таблицами и Хартией вольностей? Да можно подумать, они понимают, что это.

– Понимают, коли у нас даже рабы грамотны, а здесь, даже государь…

– Не смей поминать его имя всуе.

– Он что, бог ретичей, чтоб не поминать?

– Недостоин, ибо не ведаешь, что это за человек. И почему за ним идут. Ведь сам подумай, наемник, как быстро прекратилась смута, когда царь Бийца Смиренный взошел на престол.

– Да в Кривии кто бы ни взошел, все одно прекратилась. Рабы, они таковы, им хозяин нужен, без него они не мнят себя существами. И неважно, есть у них земли, холопы или один продуваемый ветром барак, мотыга и полоска земли, все одно, раб мечтает о добром и мудром хозяине и видит его во всяком, кто…

– Ты забываешься! Как может дворянин являться рабом. Ну вот я, к примеру, что, тоже раб государев?

– А разве нет? Ты почитаешь его подобно божеству, ты запрещаешь мне говорить о нем дурное, ты буквально молишься на него.

– Я не променяю его на другого, никогда! И потом…

– Знаешь, я несколько лет провел в рабстве, так что могу себе представить…

Гонец довольно фыркнул, будто услышал то слово, что так давно ожидал от Мертвеца:

– Ну наконец-то. Признался, что колодник.

– Да, колодник. Но у меня хватило сил бежать, пусть даже и ценой собственной смерти.

– Жаль, не хватило ума понять, что ты делаешь, защищая Пахолика от царского гнева, – Мертвец к удивлению посланника, кивнул.

– В этом ты прав. Я защищал ребенка от позорной казни. От смерти вообще, – а про себя добавил «а себя от выбора, ведь мне назначили господина, значит я и должен верно служить ему». Он содрогнулся от пришедшего на ум, поглядел на гонца, продолжил: – Я поступал ровно как ты – защищал своего господина.

– Именно так, колодник, – зло произнес гонец, – Если б ты мог мыслить, подобно мне или государю, понял бы, сколь ошибочно твои действа под Тербицей. Сколь страшными последствиями обернулись они. Но ты вышел из смердов, а потому…. Я говорил, ведь что простецы неспособны объять умом всю картину мира, вот тебе собственный пример.

– Будем считать, ты победил. – Наемник кивнул, закрылся одеялом и тут же провалился в глубокий сон. Что-то снилась, комнаты, кажется, мама, может еще сестра Либурны, но трудно сказать, образы мешались, размывались, обманывая смотрящего. Он обнимал кого-то, что-то шептал на ухо, слышал какие-то слова. А едва открыв глаза, позабыл обо всем, разве что сохранились в памяти глаза цвета расплавленного свинца, безудержно затягивающие в свою глубь.

Проснулся, растолкал гонца, отправился седлать лошадей. Вернувшись, перекусил холодной телятиной с капустой и поздними яблоками, снова поторопил спутника. Гонец с утра словно не в своей тарелке оказался, еле двигался, кое-как собирался. От сборов да отваров отказался, сославшись на желание поскорее добраться до родного края. Сел на коня, пришпорив, бросил того в галоп. Наемник двинулся следом, стараясь не глядеть по сторонам, да все одно выходило скверно. Расплавленный свинец плескался перед глазами.

Вот заросший боярышником домик ведьмы, нет, от самой хижины следа не осталось, но память она такая, выдерет знакомое даже в мучительно забыто и преподнесет сладкой болью узнавания. Позже встретились остатки поста кижичей, заброшенные гнилушки, доживающие свое, еще позже – молитвенница ретичей, достроенная полностью, а напротив, едва видная – дорога в глубь их страны. Гонец проехал, не заметив, да и всякий не обратил бы внимания на едва приметную тропку, отходящую от главной дороги, скорее посчитал бы ее работой лесорубов, но никак не путем в затаившуюся страну. Неподалеку от съезда в Реть, хоть какое-то отвлечение усталым глазам – небольшая церковка громовержца, а подле – странноприимный дом, где они с гонцом и переночевали, под шорох бесконечной молитвы монахов, специально собравшихся здесь, посреди глухого леса, отмаливать смуту. Дальше, уже на слиянии дорог из Утхи и Шата, деревенька, прежде уничтоженная Жнецом душ, ныне всего через два с небольшим года забвения, возрожденная. Только крепкий забор остался стоять напоминанием о вроде бы прекращавшейся смуте. Зато врата открыты настежь, охраны нет, во дворах бегают ребятишки, клохчут куры, слышен стук топоров и удары молота в кузне.