Томас Сван - Багрянка

Я любила его. Я бы умерла за него. Но великая печаль о том, что я утратила, и о том, что мне еще предстоит утратить, шевельнулась во мне, точно серый мотылек осени. Я ощутила его крылья и холодную снежную пыль…

Прошла неделя после разгрома амазонок.

– После того, как поедим, – сказал Тихон, – я дам тебе сокровище.

– В городе считают, будто это груды золота, – заметил Ортан, точно маленький мальчик, у которого есть какая-то тайна. – Но это не так.

– И это не холмы из жемчуга, – добавил его близнец Конисал, дергая пальцами жалкую растительность на подбородке, словно упрашивал ее поскорее превратиться в настоящую бороду.

– Оно принадлежало нашей матери, – объяснил Лордон. Его печальные янтарные глаза казались слишком старыми для его лица. Из всех братьев только Лордон видел нападение пиратов. Спрятавшись на краю пляжа, он наблюдал, беспомощный, как уводили его мать. Он хотел подбежать к ней. Она заметила его и покачала головой: возвращайся к своим братьям.

– До того, как оно досталось ей, один мирмидонец нашел его в пещере у моря. Мы думаем, египтяне спрятали его там, а потом не вернулись.

Мы сидели на трехногих табуретах за столом из дуба и липы, и ели. В открытый дверной проем я видела огоньки в очаге и вдыхала запахи кухни во всем их изобилии. Келес обносил нас глиняными блюдами: жаркое из черных грибов, разрезанных на кусочки, которые удобно брать пальцами; медовые лепешки, усеянные зернышками мака; анчоусы, сдобренные похожей на морковь сильфией; угри и устрицы, каштаны и аметистовый виноград. Мы говорили о разном. О ребрах Тихона, помятых, но не сломанных, о поражении амазонок, о не вернувшейся из лесу одноглазой медведице. Но слово «сокровище» постоянно слетало с их губ и звенело в воздухе, точно сияющее имя бога. Сокровище, не имеющее цены… Самую его природу я не могла представить. Я уважала братьев за сдержанность. Повозка из кованой бронзы или обычные камешки, собранные на пляже, могли бы красноречиво сказать о любви Тихона. Похоже, сокровище станет его брачным даром. И, приняв этот дар, я приму Тихона как мужа.

Я любила его. Я видела, что ему нужна женщина, в которой, как в зеркале, отражалась бы его доблесть. Но с серых крылышек все еще сыпалась снежная пыль.

Я вдоволь пила молоко тли, смешанное с вином: чтобы утопить серого мотылька. Я говорила, пока мой голос не отскакивал эхом от темной крыши, и не начинало казаться, будто кто-то чужой орет на меня, точно городская женщина на рынке. Одна из коров-тлей, привязанных у очага, освободилась и вторглась в наше общество, прося лакомств. Я устроила целое представление, кормя ее медовыми лепешками, и спросила братьев, не научат ли они меня доить. Когда весьма смущенный Келес выгнал ее из зала, я ощутила молчание как нечто осязаемое, как прохладу и всепроницающий туман.

Тихон, похоже, тоже чувствовал себя неважно. Он был основательно помят, но я догадывалась, что дело не в ранах. Он понимал мой страх.

Он передал мне угря и с беспокойством наблюдал, как я жую, изо всех сил прикидываясь, будто получаю удовольствие.

– Не хочешь медовую лепешку? – спросил он, а я скормила все до последней крошки корове-тле.

Я хотела утешить его, но не могла заставить себя взять его за руку. Я чувствовала себя, как сухая губка, жаждущая благодатной влаги.

В конце пиршества мы совершили возлияние неразбавленным вином Агатодемону, Доброму Духу, вытерли пальцы кусочками хлеба и тяжело поднялись с табуреток. Келес, жуя угря, поспешил убрать блюда.

– Идем, – сказал Тихон. – Самая пора для сокровища.

– Келесу понадобится помощь, – заметила я. – Он был слишком занят, чтобы поесть.

– Мои братья помогут ему. Кроме того, он уже поел. Разве ты не заметила, насколько убавилось медовых лепешек?

Мы начали спуск по низкому петляющему проходу, по обе стороны от которого открывались комнаты с высокими сводами, некоторые пустые, некоторые обставленные ложами, треножниками и жаровнями.

– Когда-то, – с гордостью сообщил Тихон, – все они были нужны. И еще будут. – Ни пыль не скопилась на сундуках лимонного дерева, ни ржавчина не покрыла мечи, висевшие на обработанных блестящей смолой стенах.

Воздух стал холодным, будто в очень глубоком колодце. Ледяные жемчужинки влаги падали с кровли и обжигали кожу. Я содрогалась и жалела, что мою голову не защищает густая грива. И мне казалось, будто мы идем по спирали в середину огромной багрянки. В пламени нашего факела гладкие стены отсвечивали розовато-пурпурным, а из глубин земли исходил непрестанный низкий гул, подобный ропоту моря в раковине.