Андрей Уланов - Эльфийская обновка [СИ]

Впрочем, действия или бездействия градоправителей никакого влияния на дальнейшие события не возымели.

Час предрассветный, час, когда луна уже скрылась за едва различимой черной кромкой горизонта, а свет далекой зари еще едва-едва подсветил небо. Час, когда ноги — словно две дубовые колоды, а веки — словно мешки с песком. Когда из-под лесных нахохлившихся деревьев выползают языки тумана — этот час стражи на стенах именуют «собачьим» и частенько лаются меж собой за право спать в сей час под теплым боком знакомой девки, а то и законной жены.

Эльфы же называют его Часом Волка.

Будь хоть один из стражей на стенах эльфом — пусть бы даже не чистокровным, а хоть полукровкой или даже квартеронцем, найдись такой страж — наверняка бы выронил копье, стекленеющим от ужаса взором глядя, как встает над лесом призрачная тень, впитывает клочья тумана седая шкура и вспыхивают звезды-глаза.

Пришел Час Волка — и Белый Волк поднялся над лесом. Яростно сверкнул желтым огнем звездных глаз, нетерпеливо переступил с лапы на лапу… и, задрав морду к перечеркнувшей небо дымке Великой Тропы, беззвучно завыл.

И так же беззвучно на стены четырех городов пришла смерть.

Магия Лесного Народа умеет дарить жизнь — щедро, не скупясь. Но забирать жизнь она умеет тоже — куда как неохотнее, однако умеет. Стражники на стенах умерли быстро и бесшумно — ни одно копье не лязгнуло, выскальзывая из враз похолодевших пальцев, ни одна кольчуга не издала предательский звон, когда её владелец, пошатнувшись, начал оседать на камни.

Потом смерть соскользнула со стен и потекла вдоль улиц — жадно выглядывая из-за плеч тех, кто подхватывал роняемые копья и кренящихся стражников. С ними она входила в дома и там — там смерть начинала говорить. Разно — шипением рассекаемого острейшей сталью воздуха, легким посвистом стрелы, глухим шлепком, когда эта стрела вонзалась в податливую плоть, бульканьем вспоротого горла или тяжелым стуком капель о доски пола. Смерть говорила разно, но смысл её речи был один: я приш-ш-шла!

Приди смерть с людьми — и она б отметила свой путь в ночи яркими кострами пылающих домов. Но смерть пришла с Эльфами, а Лесной Народ огонь не любил.

Лишь в одном из четырех городов смерти пришлось на миг сдержать свой бег — в Намсуре, в гостином дворе, на втором этаже, мирно спавший в лучших тамошних апартаментах маг школы Воздуха вдруг резко сел на кровати, когда холодный, словно лунный свет, клинок коснулся его груды. Встал, недоуменно жмурясь — о сердечных болях он доселе знал лишь понаслышке и главным их источником почитал женское кокетство — распахнув дверь, вышел на крохотный балкончик. И замер, глядя как стройные силуэты мелькают меж строений — а дальние, у городских стен, дома дрожа, расплываются черно-багровыми тенями. Маг замер — на миг — затем вытянул руку: ослепительно-голубая молния с треском рванулась от его ладони и зазмеилась вдоль улицы. Те, кого она задевала, разом теряли изящную стройность и начинали биться, корежиться в жутком подобии пляски. Но задевала молния не всех, далеко не всех и запнувшаяся, было, на миг смерть прыгнула навстречу, прошуршав в воздухе совиными перьями двух десятков стрел. Нашла, ударила и отшвырнула назад в комнату тело, сразу ставшее похожим на утыканную швейными иголками тряпичную куколку.

Эльфийские боевые стрелы убивают мгновенно. Почти — умирая, маг успел улыбнуться.

О происшедшем жители Четырех Королевств узнали довольно скоро. Конкретнее — утром следующего дня, когда появившиеся словно ниоткуда гномы принялись деловито выкладывать перед четырьмя королевскими дворцами нечто, напоминающее коконы гусениц. Коконы были зеленые и довольно разнообразные по части размеров — ведь их содержимое тоже было разным. Самому младшему «содержимому» было всего два месяца и три дня, восьмилетие же самого старшего должно было праздноваться послезавтра.

Они были очень разные — но сейчас, лежа в своих травяных колыбельках, совершенно одинаково улыбались одному и тому же чудесному сну. Сонный морок был очень нестоек, он таял от одного лишь прикосновения к колыбельке. Проснувшийся малыш чаще всего начинал плакать, те же, кто был постарше — сквозь слезы требовать немедленно вернуть обратно волшебную поляну, цветы и сказочных зверей.

В Карампе громче все прочих ревела четырехлетняя девочка — очаровательная золотовласая и голубоглазая малышка розовом платьице. Малышка была племянницей Его, милостью Истинных Богов Величества Короля Карампы, Князя Паски, Верхней Нелии и Западного Предела, Великого Герцога Чжилийского и прочая и прочая, Юлирема XII. Король Юлирем очень любил своего младшего брата — качество, среди королей встречающееся достаточно редко — и потому, узнав, что для малышки Найгелики он с прошлой ночи стал самым близким родственником, Его Величество изволили гневаться. Гневался Король Юлирем так, что даже в дальнем от монарших покоев крыле дворца часовые начинали опасливо коситься на сыплющуюся с потолка побелку.