Ника Ракитина - Безликая [СИ]

Он с ехидством пожал плечами.

Бася успокоился и тяжело вздохнул, разя перегаром.

— Оруженосец она, столичная штучка, хотя, вроде, здесь родилась. В следующий праздник святой Эрили ее должны были посвятить в рыцари. И на «наследников» устроить засаду доверили, а она ее провалила.

Лекарь дернул острым плечом.

— Так что если и станет героиней, то только посмертно.

— Значит, оборотень ее погрыз, а кто-то еще проклял и в море кинул? — переспросил мастер. — Или как оно там?

— Да не знаю я! И дознаваться не хочу. Выпить дай, в горле пересохло.

Филогет достал из тенька под яблоней запотевший кувшин и сунул лекарю.

— Сверху столкнули, — сказал задумчиво. — И если б нарочно готовились — камень бы привязали на шею.

— А ты у нее спроси, — буркнул Бася, ненадолго отлипая от кувшина. — Должна же она что-то помнить. Поделится, если захочет. И если будет доверять.

— А не могли они из-за укуса, ну, чтобы оборотнем не сделалась?

Лекарь захохотал, расплескивая вино:

— Сказану-ул!.. Это в сказках твоих от укуса можно оборотнем стать. А на деле все решает кровь. Были оборотни в роду — сможешь оборачиваться, были маги — станешь колдовать. Потому нам кровь с людской мешать и не позволено.

Он вдруг опечалился, поднимая глаза к небу, точно узрел там что-то свое. И тихо добавил:

— Не получится оборотень из ведьмы. Но и красавицей она больше не станет.

— Фей! А зачем ты связался с отверженным?

Квадрига оставил пергамент и надкусанное перо и подошел к постели, присел на край. Заглянул в карие глаза ведьмы, чувствуя, будто проваливается в омут.

— Он хороший лекарь. И никого другого… не было под рукой.

— Он назвал меня уродиной.

— Он ляпнул глупость.

Горячие влажные пальцы сомкнулись на его запястье:

— Не уходи.

— Конечно. Все равно все строчки разбежались от меня, как испуганные сороконожки.

— Ты странный.

Он улыбнулся.

— Еще бы. Я сочиняю сказки. Или они сочиняют меня.

— Нет, не поэтому. Те, в кого я заглядывала, начинали меня ненавидеть. Или страшно бояться. А ты…

— А я тоже боюсь… видимо, — задумчиво произнес он. — Что во мне есть что-то, о чем я не подозреваю. С другой стороны… ты была ошеломлена и напугана. А прочтя мои мысли, смогла хотя бы доверять.

Рагнейда согласно опустила ресницы.

Мастер поднес ей чашку с лекарством:

— Пей и спи. Поздно уже.

— Дай мне зеркало. Я хочу видеть, что здесь, — ведьма коснулась перевязанной щеки.

— Обычный шрам. Заживет со временем. А пока не стоит им любоваться.

— Дай мне зеркало! — воздух завибрировал вокруг нее. Мастер вспомнил, что пытаясь колдовать без крови, Ранки выедает сама себя, и сдался.

Он порылся в комоде и вытянул зеркальце — овальное стекло в оправе-корзиночке из золотой проволоки на витой длинной ручке. Эта работа так нравилось Квадриге, что мастер не захотел ее продавать. Все пытался угадать, под какую сгодится женскую руку. И теперь — не в воображении — ручку зеркала охватывали дрожащие исцарапанные пальцы с черными ногтями. Квадрига убирал повязку с лица Рагнейды не торопясь, нарочно тянул время. Снял с лампы фигурный колпак.

Ведьма взглянула на себя и отшвырнула зеркало, точно ядовитую змею. Полетели осколки. Корзиночка из золотой проволоки смялась. Рагнейда тяжело задышала, с головой укрывшись одеялом.

Мастер, вздыхая, сходил за веником и совком. Отогнал от осколков любопытную кошку. Замел и выбросил. Вновь взгромоздился на край высокой кровати. Нащупал через одеяло острое плечо:

— Твои враги умрут от счастья, если ты всю жизнь проведешь под одеялом.

— Они умрут от счастья, увидев меня такой, — глухо отозвалась Ранки.

Квадрига сощурился.

— Послушай. Не скажу, что я лучший златодел в Хоррхоле, но кое-что умею. Я сделаю тебе маску из золота, и в ней ты будешь для других такой, какой захочешь быть. Тайна всегда притягивает, а воображение дорисовывает то, чего не видят глаза.

Рагнейда отбросила одеяло. Перехватила тяжелую, грубую ладонь Квадриги и поднесла к губам.

Дни шли, и мастер ловил себя на том, что уважает Ранки все больше. Она не была капризной, требовательной, не заставляла проявлять к себе внимание. Словом, ничуть не походила на своенравную, взбалмошную ведьму, которая могла вбить покорность себе кнутом или болезненным заклинанием.

Иногда мастер даже нарочно подходил к постели убедиться, что с подопечной все хорошо.

Ее молчаливое присутствие нисколько не тяготило Квадригу. Оно просто было. И сказки, точно чувствуя родную душу, ровными строками ложились на пергаменты, заполняя один за другим.