Клэр Элиза Бартлетт - Мы правим ночью [litres]

Ей на плечо, поправив воротник, легла Катина ладонь.

– Ревна, мы знаем, как тебе…

Та отбросила ее руку.

– Ничего вы не знаете.

Катя с Еленой сердито переглянулись. Катя закусила губу.

– Думаю, пойдем в обычном строю.

Потом улыбнулась, явно вымученной улыбкой, и добавила:

– Всем удачи.

– Ты же обычно ни на кого не злишься, – сказала Магдалена, когда Катя с Еленой ушли, – если, конечно, не считать Линне.

– Наверное, я просто устала, что меня все опекают.

Устала, что приглядывают за ней и называют хрупкой, вслух или про себя.

– Честно говоря, не думаю, что они пытаются тебя опекать, – сказала Магдалена.

– Не начинай… – тихо молвила Ревна.

– Ладно, не буду, – сказала Магдалена, опять обнимая ее за плечи, – просто пытаюсь тебя подбодрить.

Пока они брели к аэроплану, Линне смотрела на них: устало, сдвинув брови, словно Ревна была для нее тяжким бременем, которое ей неизбежно приходится нести.

На миг Ревна подумала, что не сможет лететь, если ей опять придется сесть с ней в кабину. Но это было бы доказательством предательства или слабости. Ревна схватилась за нить Узора и оторвалась от земли до того, как оказалась в пределах слышимости Линне. Пролетела высоко над головой штурмана и упала на сиденье с таким гулким стуком, что он наверняка будет отдаваться в ногах всю оставшуюся ночь.

Линне несколько мгновений неподвижно глядела на нее, приоткрыв рот. Затем запрыгнула на штурманское сиденье и сказала:

– Честно говоря, я бы на твоем месте не стала пользоваться Узором для таких фокусов. Ты израсходуешь всю свою энергию.

– Премного благодарна за заботу.

Ревна прибегла к злобному сарказму, неизменно имевшемуся под рукой и у Линне, и была вознаграждена неловким молчанием. Воздух в Стрекозе словно уплотнился, пропитавшись ее яростью.

Дожидаясь, пока Магдалена подготовит аэроплан, Ревна закрепила шлем и надела очки. Линне молчала, а Ревне только того и надо было. Эту ночь она предпочла бы провести в безмолвии.

– Ведущими полетят Катя с Еленой. На наружных бомбодержателях у вас зажигательные бомбы, во внутреннем отсеке – дымовые и газовые.

Магдалена, как всегда, встала на цыпочки и сжала Ревне руку.

– Возвращайтесь целыми и невредимыми.

Ревна тоже пожала ей ладонь.

– Вернемся, – сказала она и сунула руки в полетные перчатки. – Зажигание!

Они поднялись в воздух в догорающих отблесках сумерек – последними из девяти аэропланов.

Стрекоза ярилась все больше и больше, усиливая душевный дискомфорт Линне. Аэроплан сносило с курса, и Ревна чувствовала острую тревогу штурмана каждый раз, когда с трудом или не так проворно, как хотелось бы, выправляла полет, почти слыша, как та мысленно оценивает ее маневры.

В пропеллере басовито гудел ветер, размалывая кружившие в воздухе снежинки. И все же для разведки ночь была совсем не плоха. Луну закрывали облака, а легкий снегопад прекратился, когда они подлетели к Каравельским горам, голым и суровым. Аэропланы заложили вираж и полетели к гряде.

– Знаешь, а я ведь не жалею, что из-за меня тебя отстранили от полетов, – наконец, произнесла Линне.

– Ясное дело, не жалеешь, – ответила Ревна.

Ей хотелось, чтобы эти слова прозвучали бесстрастно, но в них все равно пробилась давняя горечь. Кабину затопила волна возмущения.

Поток искр Линне дал сбой, и Ревна почувствовала, что к ней вернулась вся ее злоба.

– Прекрати, – сказала штурман, – если мы хотим победить, то должны выложиться по полной. Нам нельзя отвлекаться или падать духом. Ведь именно этого от нас добиваются эльды.

Ревна это знала. Ей хотелось закричать, что она все знает, закричать так, чтобы у Линне полопались барабанные перепонки и из ушей пошла кровь. Она знала, что война важнее всего. Знала, что война требует жертв. Но для нее существовала и другая правда. И она, как ни пыталась, не могла ее ни забыть, ни найти ей оправдание. Стрекоза полыхнула жаром.

– Все, кого я знаю, наверное, умерли.

Из-за меня.

– Вот потому-то я и не хотела, чтобы ты летала, – сказала Линне, – ты не в состоянии сосредоточиться, ты можешь подвергнуть опасности весь отряд.

– Не учи меня.

У Ревны внутри что-то оборвалось, что-то гонимое яростью и усталостью от того, что в ее жизни без конца либо что-то не так, либо не настолько хорошо, чтобы жить беззоботно, либо и вовсе эта жизнь не для нее.

– Хватит изображать из себя бог знает что. Если у тебя настоящие ноги и ты ведешь себя как парень, это еще не значит, что ты лучше меня.