Светлана Таскаева - Двенадцать звезд

— Я…

Долгузагар поднял взгляд на короля:

— Я голос.

— Чей голос?

— Моего народа.

Долгузагару вдруг вспомнились мальчик Талбор, Орлин и Аганнало. И он ответил:

— Нашего народа.

Исильдур медленно выпрямился и поднял правую руку.

— Теперь я вынесу приговор, — произнес он во всеуслышание, и в шатре опять наступила мертвая тишина.

— Внемлите, люди Арнора и Гондора, эльф и морадан! Долгузагар, сын Мэнэльзагара, совершил множество злодеяний на службе у Врага, и, будь мой приговор основан на одной лишь справедливости, он был бы «смерть». Но война закончена, и ты, Долгузагар, сам признался во всех своих преступлениях и раскаиваешься в них. И потому я оставляю тебе жизнь.

Долгузагар покачнулся. Рудники-галеры, галеры-рудники, промелькнуло у него в голове.

Король продолжал:

— И ради Бэлэга, что из любви к справедливости и Турину заступился за друга перед престолом Элу Тингола и добился оправдания для сына Хурина, и ради Гвайласа из Зеленолесья, твоего друга и защитника, я оставляю тебе свободу.

Краем глаза Долгузагар заметил, как Гвайлас вспыхнул, словно лицо эльфа вдруг озарило пламя.

— Но ты должен дать обещание, что никогда более не вступишь в пределы Арнора и Гондора с войной или миром, добрым намерением или злым умыслом. Буде ты когда-либо пересечешь их границы, всякий имеет право убить тебя без суда и следствия. Даю тебе месяц на то, чтобы ты покинул пределы обоих королевств, и, если промедлишь, тебя ждет смерть.

Король обвел взглядом всех присутствующих в шатре:

— Если есть здесь те, кто считает сей приговор несправедливым, пусть говорят.

Долгузагар, еще не вполне осознав случившееся, тоже огляделся: дунэдайн молчали, на их лицах читалось потрясение, но не гнев или несогласие. Исильдур перевел взгляд на морадана.

— Может быть, тебя, Долгузагар Мэнэльзагаро, удивляет мой приговор, — промолвил король. — Но есть простое объяснение. Я думал, что после гибели Врага больше никто не умрет из-за него. Однако, когда мы вошли в Темную Башню, нам пришлось биться с твоими сородичами, и плену они предпочли смерть от своего меча. А после мы увидели, что на каждого погибшего с оружием в руках приходится двое или трое скоропостижно скончавшихся во сне или за трапезой: мудрые говорят, что Саурон забрал с собой своих слуг. И смерть этих людей была такова, что они могли бы позавидовать погибшим от собственной руки.

Бывший комендант вспомнил лицо Изара, искаженное гримасой ужаса, его тело, скрученное, как у тряпичной куклы, и кивнул.

— «Наконец последние жертвы Врага», — подумал я. И снова ошибся. Этот перечень продолжает пополняться. И я… теперь я начинаю понимать, что ненависть Саурона, укорененная в этом мире, погубит еще многих и многих. И мне претит добавлять в этот список чьи бы то ни было имена, пусть это трижды справедливо.

Король помолчал, потом заговорил снова:

— Готов ли ты дать обещание?

— Да, — Долгузагар выпрямился, положил правую руку на сердце и громко, чтобы слышали все присутствующие, произнес: — Даю слово чести, что никогда не переступлю границ Арнора и Гондора, а если нарушу этот зарок, да будет кровь моя на моих руках.

— Мне принести меч для присяги, государь? — спросил молодой оруженосец, стоявший позади Исильдура.

— Не надо, охтар, — король перевел взгляд на Долгузагара, — от сына Мэнэльзагара мне довольно честного слова. Проследи, чтобы ему вернули его вещи и дали любого оставшегося без хозяина коня на его выбор.

Сын Элэндиля взглянул в глаза морадану:

— Прощай, Долгузагар, сын Мэнэльзагара. Желаю тебе верно распорядиться своей жизнью и свободой, чтобы не жалеть об этом, когда настанет срок отправиться на последний суд.

«Прощайте, государь», — беззвучно ответил Долгузагар и низко поклонился королю Верных.

Выйдя из шатра, он обернулся.

Облака над горами вспыхнули алым от закатного солнца, и леса предгорий зажглись золотом и пурпуром. Птица плыла по быстрине между камышами, под желтыми цветами ирисов, но охотники уже затаились в засаде и наложили стрелы на тетиву.

Он четко видел эту картину несколько мгновений, а потом ее размыли слезы.

Откуда-то издалека до него донесся голос Гвайласа:

— Пойдем?

Долгузагар встрепенулся, словно его разбудили, и глубоко вдохнул горьковато-дымный воздух. Ему казалось, будто он провел в шатре месяц или год, но теперь он понял, что прошло всего несколько часов: день не успел угаснуть, хотя облака сомкнулись в плотную кровлю и поднялся холодный ветер, от которого Долгузагар зябко повел плечами.