Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

– Слышь, воин могучий… Хочешь, чтоб провины твоей перед родом вовсе не стало? Хочешь? А и ступай тогда прочь. Пойди хоть к кострам, полюбуйся праздничным действом – оно тебе нынче кстати.

– Не видал я, что ли?.. – начал было Кудеслав, но Зван прикрикнул досадливо:

– Сказано, полюбуйся!

Потом кователь как-то странновато, нелепо ссутулился над умирающим; речь Званова перелилась в малоразборчивую скороговорку:

– Ты новым, новым глазом всмотрись! И запомни… Люди не верят беспричинно, да вот беда: издавняя крепкая вера зачастую сама же увечит свою доподлинную суть. Вот как с папоротниковыми цветьями… Чего только про них не брешут: и похоронки-клады сокровенные они-де указывают, и желанья-де исполняют… А правда вроде бы рядом, но вроде и далеченько от той брехни…

Ни бельмеса не понял Мечник из слов велемудрого кователя-колотуна-колдуна. Впрочем, Кудеслав остерёгся гневить Звана расспросами или – тем более! – спорами, а потому покорно наладился уходить. Он только крохотный осколок мига промедлил: глянул на сделавшегося не по-живому плоским недоросля, убедился, что любое, даже самое распречародейственное знахарство тут уже безнадёжно опоздало…

А потом…

И на дюжину шагов не успел Кудеслав отойти, как раздавшийся позади плаксивый полустон, полувсхлип вынудил его оглянуться.

Парень, всего мгновенье назад казавшийся мёртвым окончательно и безвозвратно, теперь дёргался в попытках встать.

А в руке сутулящегося над ним кователя-колдуна темнело нечто, весьма похожее на лист папортника.

А на самом кончике этого листа мерцала тёплая зеленоватая звёздочка.

…Вот так-то Зван по прозванию Огнелюб нынешней Ночью и выручил некоего Кудеслава Мечника из большой беды. Из настолько большой беды, что вспомянуть лишь – и то студёная жуть охватывает. Из беды, пособить которой только и мог великий колдун. Наверное… то есть наверняка мог бы пособить той беде ещё и волхв-хранильник Светловидова капища, но в нужный миг добрый Кудеславов друг Белоконь поблизости не случился. В нужный миг случился поблизости Огнелюб, с которым Мечнику до сей поры даже видеться накоротко не доводилось.

И хоть того, во что Званом велено тебе вглядываться, ты уж на веку своём нагляделся до скуки зевотной; хоть вовсе не понятно, что такое в кователевых устах могло означать “новым глазом” (что угодно это могло означать, вплоть до прямого смысла) – всё едино не сможешь ты, Кудеславе, махнуть рукою на Огнелюбов наказ. По крайней мере, нынче – не сможешь.

С сожалением отпихнув последнюю из хороводниц (та, бедняжка, в настырных попытках надеть свой венок на высокий шелом высокого общинного стража до ссадин доелозилась голыми грудьми по железной панцирной чешуе) Мечник решительно зашагал на явственные отзвуки пения, гомона и многоголосого весёлого визга – к речному берегу, где ещё с вечера полыхали громадные Очистительные Костры.

…На берег Мечник подоспел к самому веселью.

В Ночь Цветоодеянного Бога вершатся дивные, небывалые чудеса. Например… Нет, то есть что старый Глуздырь свечера хватил преизрядного лишку – тут, конечно, никакого особого чуда нет… да и свершается такое всё же малость почаще, нежели раз в году. Но вот что старик ещё до зари успел кое-как проспаться и поволокся творить над собою обряд очищения…

К предрассветью близ Костров остались лишь мальцы, которым было назначено блюсти неугасимость Купалова Пламени, а кроме них – с десяток сопляков и соплячек, занимающихся не одними лишь прыжками через огонь.

Кудеслав не видел, как именно затеялась свара между похмельным Глуздырём и хуже-чем-хмельными юнцами. Не видел, но рассказать бы мог безошибочней любого очевидца.

Старик, поди, ещё с изрядного далека принялся растолковывать всем желающим, а паче – всем нежелающим слушать, что Ночь какая-то неправильная, что вообще всё стало гораздо хуже, чем в дни его Глуздырёвой молодости и что даже сама земля теперь вконец оплошала – от каждого шага качается.

Потом Глуздырь, вероятно, споткнулся о парочку, самозабвенно угождающую Купале. С трудом восстановив равновесие, старец упёр руки в бока и некоторое время придирчиво наблюдал за творящимся действом. Сперва наблюдал молча; затем стал учить девку правильно раздвигать ноги… Возможно, он согнал парня и сам забрался на его место – показать, как всё это делалось в дни его Глуздырёвой молодости (то есть правильно). Если так, то свару без сомненья заварила непочтительная юница, дерзнув помешать старику мирно вздремнуть на себе.