Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

Отголоски свары Мечнику выпало услыхать на подходе к берегу. То есть сварой это можно было назвать с изрядной натяжкой. Соплячьё вело себя довольно-таки уважительно (по тогдашним делам даже НА УДИВЛЕНИЕ уважительно); оно, соплячьё-то, всего-навсего наперебой пыталось втолковать распалившемуся дедушке, что нынче всё не хуже, а гораздо лучше, чем в прежние времена. Правда, юнцовское толковище получалось чересчур громогласным. А уж про не на шутку взъерепенившегося Глуздыря и говорить нечего – почтенный старец визжал ошпаренным подсвинком:

– …даже костры не умеют обустроить толково! Эвон, как горят: низко, чахло… Не костры – доходяги! Да ещё над самым обрывом запалено! Так и птенец, глуздырь-недопёрок играючи перепурхнет прямёхонько в реку!.. Да нет, не перепурхнет – шагом перешагнёт!

Зря, конечно, Глуздырь помянул глуздыря. Подростки, мгновенно растеряв остатки почтительности, шуганули предрассветную тишь дружным радостным ржанием, и старик вконец озверел. Впрочем, нет. Именно вконец он озверел, когда сквозь сопляческое веселье проткнулся тоненький девчоночий писк: “Покажи, как недопёрок перешагнёт! Покажи!”

И озверелый старик показал.

Глянуть на “перешагивание недопёрка” Кудеслав не успел; зато Урману Мечнику выпало полюбоваться тем, что последовало мгновением позже.

Леший знает, как можно было ухитриться не одолеть изрядно подугасшее пламя и смочь не ввалиться в реку после даже этакой безуспешной попытки. Однако же Глуздырь и ухитрился, и смог. И не только.

Когда Мечник вышел на прибрежную пустошку, Купаловых Огнищ там оказалось не три, как всегда, а четыре, причём новоявленное четвёртое с воплями металось по-над обрывом – то ли Глуздырь напрочь оскорбел своим глуздом-разумом, то ли, хоть даже зажариваясь в горящей рубахе, робел прыгать с высоты двух человечьих ростов и пытался выискать мало-мальски пологий спуск к лунному искренью воды.

Кудеслав заторопился на помощь, однако тут же и умерил свою прыть, потому что, во-первых, этой ночью один раз уже допомогался, а во-вторых, теперь и без него сыскались помогальщики-выручальщики.

Глуздыря столкнули в реку икающие от смеха юнцы. Слышно было, как он бултыхнулся, простонал блаженно да сладостно, и вдруг опять заорал, будто резаный. Умащивающийся присесть близ опушки Мечник закляк было, но, разобрав среди маловнятных Глуздырёвых воплей слово “водяницы”, махнул рукой и расслабленно опустился на облюбованный бугорок.

Как же, делать русалкам более нечего – так и кинутся они на вздорного недосмаленого старикашку! Размечтался… Оно конечно, в такую ночь не только человеки тщатся угодить Цветоодеянному, а русалочья страсть известно чем оборачивается… Но вот именно Глуздырю водяниц опасаться глупо. Водяницы – они переборчивы; а ещё знающие люди говорят, словно бы русалки то ли брезгуют запахом гари, то ли боятся его до смерти, потому что огонь и есть для них смерть…

Соплячьё от Глуздырёвых воплей зашлось пуще прежнего. Юные Купаловы услужители точно знали, что время страха ещё не пришло – значит, покуда можно резвиться вовсю. Парочка вконец расходившихся девок наладилась прыгать в воду: мол, ежели дедушка скучает по речным игруньям, то мы это мигом ему…

Да, время страха ещё не пришло, но оно уже назревало, оно было уже очень и очень близко – оттого-то один из парней и заторопился расписывать самозванным водяницам жуткие страсти, которые водяницы доподлинные творят над неосторожными бабами. С мужиками-то русалки балуются хоть и гибельно, но всё же любя; а баб на дух не переносят, и потому изощряются с ними уж очень замысловато.

Девки сразу растеряли охоту кидаться во взбитое барахтающимся Глуздырём неистовство коверканных отраженьиц Волчьего Солнышка.

Наверняка и сам рассказчик, и те, для чьих ушей предназначались его старания, не шибко брали на веру эти побасенки; и уж тем более наверняка никому не верилось, будто что-то подобное может случиться здесь и сейчас (не верилось хотя бы уже потому, что русалки даже пуще бабьего духа не переносят многолюдства и затевают свои игры лишь с одиночками). И однако же рассказчик самозабвенно упивался всяческими подробностями… И столь же самозабвенно взвизгивали юницы чуть ли не при каждом его слове… Боги пресветлые, ну вот везде, во всех виданых Мечником землях пугаться любят не меньше – а то и больше – чем веселиться и даже чем пугать других.

О Глуздыре вроде как все позабыли.