Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

Хотелось… Кого бы это интересовали хотения отчаянно цепляющегося за свой атеизм лейтенанта! Даже его самого-то они не интересовали…

Еще пару мгновений спустя Михаил вдруг заметил, что ноги его тоже вовсю самовольничают. Им (ногам) явно осточертело повторять извивы ручейного берега. Текучая вода, осока, прибрежный ракитник – всё это лишь время от времени мелькало далеко в стороне, а лейтенанта Мечникова несло сквозь какую-то безалаберную мешанину хворостиноподобных осин да берёз, втиснувшуюся между речушкой и матёрым мачтовым бором. Несло споро и на удивленье бесшумно. Несло по приметам, казалось бы совершенно недоступным человеческому вниманью и пониманию. Поди, например, угляди след, двадцать-тридцать минут назад оставленный на осинной коре чиркнувшим локтем в рукаве из солдатского «ха бэ»! А углядев, поди пойми, что эта еле видимая потертость – именно след, причём именно локтя… Дальше-то уже просто: локоть нормального солдата-мужчины оставил бы такой след на добрых полтора вершка выше.

И еще Михаил умудрялся, ни секунды не тратя на размышление, понимать, что аккуратное кольцо дырочек, опоясавшее ствол берёзы, оставил лакомившийся соком поползень; что погрыз на осине (низко, у самого корня) – это завтракал горьковатой корою косой…

Косой…

Господи, как же трусливы были пращуры, если даже зайцев и ещё более мелкую мелкоту избегали звать доподлинными именами! Как же нешуточна была пращурская опаска “накликать”, если до нынешней поры дожили всякие там косые, сохатые, квакушки… Интересно, какой еще народ так вот изощрялся в выдумывании подобных иносказаний? Как бы не никакой…

…Особого доверия к своим внезапно открывшимся поразительным способностям лейтенант Мечников не испытывал. Вполне могло статься, что всё это – лишь бредовые шалости хворого воображения; на самом же деле он (лейтенант) уже давно и окончательно заблудился.

Густеют, удлиняются тени; над вершинами дальних сосен обозначилась покуда еще бледная воспалённость нарождающегося заката… Чёрт знает, сколько времени съела ходьба, но если ты взаправду сделался хоть наполовину так сноровист, как тебе кажется, то пора уже догнать девушек. Ан нет же…

Не сбавляя хода Михаил вытащил Зурабов чертёж. Конечно, надежда на такую, с позволения сказать, карту была хиленькой, но “хоть что-то” всегда лучше, чем “ва-аще нихрена”.

Однако попользоваться так называемой картой Мечников не успел.

Разворачивая желтую затасканную бумажку, лейтенант чиркнул рассеянным взглядом по оборотной её стороне и едва не вскрикнул. Вот, значит, почему Ниношвили так старательно сложил этот листок рисунком наружу, а потом еще и собственноручно запихал в карман Мечниковской гимнастёрки! Да, почему – это ясно. А вот зачем… Опасался бурного припадка благодарности, что ли?

Стихотворение.

То самое, сочиненное Михаилом бог знает когда и бог знает по какому наитию.

Тот самый бисерно исписанный буквально вдоль и поперёк лист бумаги, который Михаил постоянно таскал при себе – таскал, получается, только затем, чтобы подонку Голубеву нашлось что украсть и отдать исполняющему обязанности командира полка.

А вот теперь исполняющий обязанности командира полка под благовидным предлогом вернул писанину автору. Автору ли? Кто объяснит, каким образом выплеснулось из души детдомовца Мишки Мечникова это… это…