Федор Чешко - Между степью и небом [litres]

Ниношвили тоже пожал плечами:

– Как раз лучший. Балабанов ответственный, исполнительный, и – представь себе! – честолюбивый, как чёрт. По-хорошему честолюбивый, да. А что воображение на нуле, так при теперешних делах это не минус, а плюс.

Михаил поймал себя на том, что грызёт кончик карандаша – стыдная детская привычка, от которой так и не смогли отучить ни гораздые на залезание в душу детдомовские воспитатели, ни шкрабы, ни даже училищные преподаватели с петлицами, ломящимися от “шпал”. Досадливо сплюнув размочаленными мокрыми щепками, лейтенант вдруг ляпнул:

– Если “крепче спишь”, то лучше бы ты меня вообще в свои задумки не посвящал. А то попаду в плен да разболтаю – о том, например, что удары отвлекающие…

Про себя же Мечников не вполне к месту подумал: вот, стало быть, что Зураб давеча подразумевал под “изменить акцент”! Наверняка он сперва намечал основной удар не по штабу, а по переправе…

Старший политрук ответил не сразу. То есть нечто вроде “к командиру полка на “ты” только генералы обращаются” буркнуто было незамедлительно, но вот затем последовала изрядная пауза. Ниношвили прошелся по штабной колдобине (непривычно как-то, расхлябанно – руки в карманах, плечи торчком); уселся на угол железного ящика-стола; понурился…

И вдруг Михаилу опять же совершенно ни к селу, ни к городу припомнилось, как с год назад он, Михаил, сделал другу Зурабу какое-то пустяковое замечание (кажется, что говорить “напополам” нельзя), а друг Зураб почему-то завёлся и начал сыпать обратными примерами – в основном из Правдинских передовиц. “Ну да, много ещё безграмотности у нас, – сказал Мечников. – Будто бы среди вас, грузин, безграмотных нет!” А старший… нет, тогда еще просто политрук Ниношвили вдруг очень не по-хорошему прищурился и спросил: “Ты это на кого намекаешь?!” Михаил так испугался, что бездумно выпалил: “На Чхеидзе.” Вот, поди ж ты – много чего в жизни приходилось бояться и до, и после, но тот мгновенный беспомощный испуг под оценивающим прищуром хорошего друга… Да уж, то был всем испугам испуг…

– Ты не попадёшь в плен.

Михаил, уже думать запамятовавший о своей последней реплике и о возможности Зурабова ответа на неё, вздрогнул и едва не выронил карандашный огрызок.

– Ты им не сдашься, – задумчиво повторил Ниношвили. – А если и захватят, будешь молчать, как бы они тебя не… Это же страшно, слушай! Ведь давно чувствую: ты – контра… В-ва, молчи, пожалуйста! Ты сам себе в этом не можешь отдать рапорт… патаки… нет, отчёт то есть… Но контра ты настоящая, а положиться на тебя я сейчас действительно могу без оглядки. А секретарь Чернохолмского горкома комсомола Гуреев – ворюга и шкурник. Страшно мне, понимаешь?! – Зураб несколько раз подряд с силой рванул себя за усы. – Вот как это вышло, что ты – контра?! Как?! Воспитывал тебя советский наробраз, правильно воспитывал… семья не мешала… Потом комсомол стал воспитывать, тоже правильно… Армия… Партполитработники… Ну, попались тебе в жизни те трое – лишенка-библиотекарша, буржуй-художник да недобитый “ихнее благородие”, сумевший пролезть в красные командиры… Как получилось, что они втроём перевесили всю советскую воспитательную систему? Скажи, как? Молчишь… А вот Голубеву такие не попадались – и что из него выросло? Страшно…

Михаил чувствовал, что его челюсть отвисла до самой поясной пряжки. Откуда Ниношвили знает про… Ну, про Леонид Леонидыча ты сам ему когда-то… но ведь чуть-чуть, ничтожную безопасную малость… А про Очковую Клячу вообще ни единого слова… Ладно, допустим, он узнал твою подноготную в особом отделе. А особисты откуда могли знать такие подробности? Верней, не “откуда”, а “зачем”… Зачем? Вот уж, ей богу, идиотский вопрос! Жутко такое говорить, но кабы не началась война да кабы шестьдесят третий отдельный не угодил в окружение, то некий инженер с лейтенантскими знаками различия сейчас бы перековывался где-нибудь за Полярным Кругом. Причём это еще в лучшем случае.

Старший политрук, наконец, скосился на своего собеседника и сказал, протягивая руку к Мечниковскому рисованию:

– Ну, хватит лирики. Давай показывай, какая там у тебя хурда-мурда получается…

Михаил начал показывать.

И рассказывать.

Пояснения к на скорую руку сделанному чертежу были наверняка маловразумительными, потому что мысли поясняющего бродили непростительно далеко от будущего узла обороны. Ну и плевать. Всё равно этот трёп – напрасная трата времени: воплощать Мечниковские фортификационные идеи в жизнь предстоит самому же Мечникову. И слава богу. Слава богу, что лейтенант Мечников не успел начать выспрашивать у старшего политрука, в какую из ударных групп тот собирается его определить. Конечно, никто лучше Михаила не мог бы устроить максимум шума с максимумом урона для врага хоть на понтонке, хоть на зенитной батарее; а при атаке на Чернохолмский штаб очень бы пригодилось Михаилово знание немецкого языка…