Софья Прокофьева - Астрель и Хранитель Леса [Повесть-сказка]

Заметное беспокойство охватило судей. Они отрывисто переговаривались. Опрометью куда-то побежал слуга. Писец уронил перья, неловко и торопливо собрал их дрожащими руками и снова рассыпал.

В стороне сидел Игран Толстый. Он нетерпеливо ерзал на скамье, словно никак не мог усесться поудобней. Не без опаски поглядывал на людей в зале, сокрушенно вздыхал, вытирал платком потную шею.

Время давно перевалило за полдень.

С улицы послышались повелительные громкие голоса, щелканье бичей, звон оружия. Четкое цоканье копыт по плитам площади.

— Король! Прибыл сам король! Виданное ли дело… — прошелестело в толпе.

Вошел король, опираясь рукой на плечо маленького пажа. Это был худенький, бледный мальчик в голубом бархате с круто завитыми волосами. Но рот его был напряженно сжат, в глазах застыл недетский испуг.

— Где Каргор? Почему его нет? — голосом тихим, но не предвещающим ничего доброго, спросил король.

Его долговязая фигура, одутловатое лицо, сплющенный утиный нос могли бы показаться смешными, если бы не надменность движений и холодный взгляд.

Растерянные, перепуганные судьи с виноватым видом разводили руками, подобострастно кланяясь.

Вдруг слуги шарахнулись в стороны, из дверей пахнуло леденящим холодом и в зале появился Каргор. Он на миг помедлил в дверях и направился к своему креслу. Но все заметили, что походка его была неверной, шаткой, будто каждый шаг давался ему с трудом.

— Ты с ума сошел, Каргор! — прошипел король, бросив косой взгляд на толпу. — Это нельзя тянуть долго…

И только маленький паж расслышал слабый, измученный голос Каргора:

— Ваше величество… это случилось со мной впервые. Я обернулся вороном и вылетел из своей башни загодя. Времени у меня было довольно, я мог не спешить. Пролетая над башней Ренгиста Беспамятного, я не удержался и заглянул в окно. Много лет я не видел своего братца. Дряхлая развалина — вот каким он стал, я едва узнал его. Я не почувствовал жалости, нет. Старые счеты, государь, старые счеты. Радость, торжество охватили меня. Но я помнил, сегодня суд над рыбаками и надо поспеть вовремя. Я опустился на землю, чтобы принять обличье человека, и… не смог. Проклятье! Вновь обернуться человеком мне не удавалось. Десятки раз я взмывал вверх и с силой ударялся о землю. Все напрасно! Как описать мой ужас! Но вдруг я почувствовал: да, я снова человек и обеими ногами стою на земле. Это не к добру, государь. Мне должно быть осторожней…

Паж съежился под тяжелой рукой короля. Крепко прижал ладонь к губам, у него зуб на зуб не попадал от страха.

— Пустое, — нетерпеливо дернул плечом король. — Глупости и бредни. Пора начинать, поторопись!

По знаку Каргора ввели братьев-рыбаков, рослых, рыжеволосых. У обоих были мужественные, открытые лица с добрыми веснушками на щеках. Звон цепей сопровождал каждый их шаг.

Невнятный ропот пронесся по залу и стих.

Кто-то из подручных слуг кучей вывалил на стол перед судьями спутанную рыболовную сеть. Кое-где поблескивала прилипшая чешуя.

— Это они, они! Что, попались, голубчики! — вдруг взвизгнул Игран Толстый. Он оперся ладонями на скамью и неуклюже приподнялся. — Это они украли мою чудесную посуду! Золотую и серебряную. Я их узнаю, хотя я их не видел. То есть я их видел, только вот беда, не мог разглядеть толком. А как их разглядишь, если эти разбойники и негодяи были в масках?

Гул возмущения волной прокатился по залу:

— Коли не разглядел, так и молчи!

— Такие честные парни!

— Мы все их знаем! Они не воры!

Король окинул беглым взглядом толпу и резко повернулся к Каргору:

— Довольно! Молчать! Вина их доказана. Зачитай приговор, судья!

— Мы никогда не видели этого толстого господина. Не понимаем, о чем он говорит! — крикнул старший из братьев. Он поднял руку. Зазвенели цепи. — Клянусь, наша совесть чиста!

— А почему рыболовная сеть оказалась на дороге? Чья она?

Каргор посмотрел на рыбака своими леденящими душу глазами.

— Мы вернулись с ловли как всегда. Сеть повесили сушиться на жердях возле дома. Потом она пропала. Это святая правда! — упрямо тряхнул головой старший брат и сделал шаг вперед. Но рука стражника тяжело надавила ему на плечо.

— Посуда! Моя посуда! — снова взвизгнул Игран Толстый. Он с мольбой протянул к судьям руки с розовыми, как у младенца, пухлыми пальцами, заговорил угодливо, льстиво: — Господа, добренькие судьи! Пусть они отдадут мне мои кубки и подносы, а потом делайте с ворами что вашей милости угодно. Мне все равно, только верните мне мое добро!