Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

— Местные вас будут ненавидеть, — сказал староста. — Местные почему-то не хотят её трогать.

Староста Гатс был высоким и худым мужчиной лет пятидесяти. Длинные усы его, похожие на моржовые клыки, тронула седина.

— От неё одни беды, — говорил Гатс, изучая дно своего стакана. — Калечит людей, дерет скотину. Ночью никто не ходит на реку. Днём — пожалуйста, днём она прячется. А ночь — её время.

Он оказался на редкость сговорчивым, этот усатый дядька. Как только они покончили с супом и принялись за жаркое, Гатс стал рассказывать Джону о деле. Не спеша, подробно, без лишних эмоций. Мигрень шла на убыль, Джону всегда помогало спиртное. Староста говорил, Джон слушал.

— Русалка, — говорил Гатс. — Проклятая русалка, молодая, злющая и на редкость умная. Обычно мутаморфы все придурковатые, как жрать захотят — так и лезут к людям. При этом не разбирают, на кого напали — на ребенка, на бабу или на мужика с обрезом, прут напролом, пока заряд картечи в брюхо не схватят… А наша монстра — не из таких, нет. Осторожная, стерва. Живет в реке, видели, как ныряла с берега в воду. Пару раз и мне на неё взглянуть довелось. Долговязая, ростом почти с меня. Волосы чёрные. Бегает вдвое быстрее любого из деревенских. Клыкастая. Овец режет влёгкую, сверху прыгает, обхватывает руками, зубами до горла дотягивается и раздирает. Приходит в деревню раз в два-три месяца. Всегда ночью. Забирает скотину мелкую, несколько раз людей не досчитались. Хотя обычно с людьми не связывается. Если кто встретится на пути — она что-то такое делает, что человека парализует. Вот Клаут — как её увидел, так и лежал бревном до утра. Да… Так-то похожа на обычную девку. Фигурка… в общем, всё при ней. Знаете, как в сказках говорится, что русалки, мол, молодых парней чарами к себе завлекают? Так вот, этой никаких чар не надо, любой парень за ней пойдет. Особенно если в потёмках. И если она рот зубастый раскрывать не будет.

Репейник несколько раз медленно кивнул. Отпил из стакана. Крякнул и почесал щетину на шее.

— Я одного в толк не возьму, — сказал он. — Вы её видели. Знаете её повадки. Она куролесит в вашей деревне, если поймаете — выйдет, пожалуй, награда от губернатора. Да и местные спасибо скажут. Зачем я вам сдался в этом деле?

Староста открыл было рот, но Репейник деликатно поднял руку.

— Я ведь не убивец, — сказал он. — Я — сыщик, знаете ли. Ну, может, слыхали, Гильдия Сыщиков — что-то вроде полицейских на вольных хлебах. По части, гм… сложных проблем.

Староста кивнул.

— Еду, куда начальство направит, — продолжал Репейник, — распутываю то, что не может распутать местная полиция. Здесь, гляжу, все уже распутано, осталось только выследить русалку да пристрелить. С этим и сами справитесь. У вас шериф есть, стражники вон — лбы здоровенные… Не понимаю, зачем нужен именно я.

Булькнула вода в батарее. Часы угрожающе захрипели, но бить не стали — передумали.

— Положение очень сложное, — сказал староста, помолчав. — Давайте-ка налью еще на два пальца, и расскажу подробно. Идёт?

Репейник пожал плечами и подставил стакан. Плеснулся самогон, золотистый и пахучий; колыхнулись травяные стебли на дне бутылки. Гатс налил Репейнику, налил себе и посмотрел сквозь стакан на подсвечник. После гибели богов магические источники энергии оказались истощены, и яркие светильники, когда-то наполненные «светом божественным», теперь валялись на свалках, покрывались пылью на чердаках или попросту бесполезно висели под потолками, как украшения, которые забыли снять после шумного праздника. Им на смену пришли керосинки и свечи — так же, как паровозы и дирижабли заняли место изящных мобилей на магической тяге.

— Дело тут вот в чем, — сказал Гатс. — Местные почему-то наотрез отказываются убивать монстру. Она для них — вроде божества, понимаете? Верят, что, пока жива русалка, в реке не переведётся рыба. А если с русалкой что-то случится, рыба пропадёт. Такой вот бред. Я вам запросто всё рассказываю, а сам это из них чуть не силой выуживал. Не хотели признаваться. Только глаза прятали да бубнили: нельзя, мол, да нельзя. Беда будет. А чтоб её поймать, нужно всего-то стать цепью, поставить бредень и прочесать реку. Как попадется — застрелить. И дело с концом. Так нет же, и слышать о том не хотят. «Рыба пропадет, рыба». Пробовал с шерифом поговорить — шериф с ними заодно. Он ведь местный, здесь родился. Эх… — староста залпом проглотил самогон, потянулся к бутылке, налил еще.

— Нечисто здесь, — сказал он, — нюхом чую. Деревенские — народ грубый, в сказки не верит. Чтобы какую-то ублюдочную девку из-за дурного поверья не трогали? Не думаю. А думаю я другое. Есть в селе одна семейка, Гриднеры. Такие сволочи, хуже чирья на заднице. Каждый Гриднер — на свой лад засранец. Младший, Сэмиэм — здоровый бугай, драчун. Если началась драка в кабаке, то без младшего Гриднера дело не обошлось. И такой подлый: все мужики дерутся как дерутся — ну, фингал кому поставят или зуб выбьют — а этот норовит ухо отгрызть, рот разорвать, глаз выдавить. До смерти не бьёт, нет. А вот покалечить кого — всегда готов. Самое гнусное, что на говнюка никто сроду не жаловался. Слышно, бывало, крик в кабаке, прибегут разнимать — а там все уже кончилось, и виноватых не найти. Только на полу кто-нибудь валяется, и челюсть набок свернута. Кто его так, спрашиваю? Молчат. Не было ни разу случая, чтобы кто-то на Сэма Гриднера сказал. А самого Сэма и след простыл.