Сергей Еремин - Нахимовский Дозор [litres]

Бутырцев как-то раз после очередного прозрения будущего сказал Ныркову:

– Эдуард Иванович – больших талантов и умений человек. Лет через двадцать будет руководить осадой турецкого гарнизона в болгарском городе Плевене. Видать, воевать России с турками и воевать.

Шестого июня с большими потерями для неприятеля был отбит первый общий штурм города. Французы тогда обошли Малахов курган по Доковому оврагу и захватили батарею Жерве. Любимец солдат и матросов генерал Хрулев остановил отступающих, пообещав дивизию в помощь. Но не было не только дивизии поблизости, но и вообще войск. К счастью, Хрулев увидал вдали роту Севского полка, возвращавшуюся с работ. В ней было всего сто тридцать восемь человек под командой штабс-капитана. В руках у них были лопаты, ружья висели на плечах. Рота вместо дивизии.

– Ребята, бросай лопаты! В штыки, за мной! – скомандовал генерал.

Яростной штыковой атакой севцы смели французов с батареи. Погиб командир роты, в живых остались тридцать три человека. Хрулев не получил ни одной царапины. Солдаты считали его заговоренным. Бутырцев проверял – обычный человек, никаких амулетов, даже оберегов у генерала не было. Не было Иных ни у французов, захвативших батарею, ни у севцев, вернувших ее.

Отбитый штурм русские войска восприняли как победу в сражении. Да так оно и было. Союзники возлагали на этот штурм большие надежды, заранее составляли победные реляции и телеграммы в свои столицы. Пришлось выкинуть все эти бумажки и долго скрывать от публики цифры своих потерь. Британский генерал Уиндгэм писал: «…враг оказался стойким и хорошо подготовленным; его орудия были заряжены, и они развили такой картечный обстрел, что все наше дело провалилось». Шесть раз поднимались неприятельские войска в атаку. Шесть раз русская артиллерия отражала эти приступы.

Но успех французов на батарее Жерве чуть было не привел к провалу всей русской обороны. Тут бы Горчакову задуматься, усилить Малахов резервами. Не захотел.

Сразу же после получения известия об успешном отражении гарнизоном Севастополя штурма император прислал в осажденную крепость два ордена Святого Георгия 3-й степени, одним из которых был награжден Эдуард Иванович. «В воздаяние примерных трудов по возведению Севастопольских укреплений, составляющих образец инженерного искусства, и в награду блистательной храбрости и мужественного хладнокровия, оказанных 6 июня при отражении неприятельского штурма».

Надо же было такому случиться, что восьмого июня Тотлебен был ранен под все тем же Малаховым. Он спускался к батарее Жерве, желая осмотреть ее и дать приказания по починке. Ранение было «чистое» – пуля насквозь прошила правую ногу ниже колена, не задев кость и не порвав крупные сосуды. Но лекарь так долго ковырялся в ране, отыскивая то ли пулю, то ли клочья материи, что даже палец его в ней застрял. Долго потом не заживала рана главного фортификатора Севастополя, два месяца он проболел в своем домике на Бельбеке. Продолжал издали руководить работами, но без его зоркого глаза и твердой воли на военных советах городские укрепления не были поддержаны должным образом.

Бутырцев рвался исцелить инженера, но Инквизиция сразу заявила, что запрещает помогать столь важной на этой войне персоне, и будет тщательно следить за соблюдением этого запрета.

Двадцать восьмого июня случилось непоправимое. Нахимов объезжал укрепления, добрался и до Малахова кургана. Под огнем французских штуцерников осмотрел вражеские траншеи и почти закончил свои наблюдения. Его уже почти уговорили пойти на богослужение в честь завтрашнего праздника святых Петра и Павла, тем более что это был день именин адмирала. Но Павел Степанович сердито одернул офицеров и опять поднялся на бруствер. Французы же давно заметили его адмиральские эполеты, да и наличие свиты говорило о том, что на позициях находится большой начальник. Сразу несколько пуль впились в бруствер. Одна штуцерная пуля ударила в лицо, пробила череп и вышла у затылка.

Павел Степанович умер через два дня.

Знакомая сестра милосердия рассказывала Бутырцеву:

– Во второй комнате стоял его гроб золотой парчи, вокруг много подушек с орденами, в головах три адмиральских флага сгруппированы, а сам он был покрыт тем простреленным и изорванным флагом, который развевался на его корабле в день Синопской битвы. По загорелым щекам моряков, которые стояли на часах, текли слезы. Да и с тех пор я не видела ни одного моряка, который бы не сказал, что с радостью лег бы за него.