Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

– Мама? Разве ты не можешь за меня порадоваться?

Нет, хотела крикнуть я ему. Нет, не могу. С чего мне радоваться? Мало того, что я отпускаю тебя? Но я не хотела, чтобы напоследок Телегон видел меня такой – матерью, которая вопит и причитает, будто он умер, тогда как он преисполнен жизнью, долгой и многообещающей.

– Радуюсь, – сказала я через силу.

И повела Телегона в его комнату. Помогла собрать вещи, набивая сундуки всевозможными лекарствами – от ран и головной боли, от чумы, бессонницы и даже для родов, услышав о которых он покраснел.

– Ты станешь основателем династии, – сказала я. – Как тут без наследников.

Я отдала ему всю теплую одежду, какая была, хотя на дворе стояла весна и приближалось лето. Велела взять с собой Арктурос, которая полюбила его еще волчонком. Я навязывала ему амулеты, окутывала чарами. Громоздила друг на друга сокровища – золото, серебро, тончайшее шитье, ведь лучше всего новый царь преуспеет, если найдет чем удивить.

К этой минуте он уже отрезвел.

– Что, если у меня не получится?

Я представила себе земли, обрисованные Афиной. Покатые холмы, где теснятся отяжелевшие от плодов сады и нивы, великолепную цитадель, которую возведет мой сын. Восседая на высоком троне в залитом солнцем зале, он станет вершить суд, мужчины и женщины потянутся со всего света, чтобы преклонить перед ним колени. Из него выйдет хороший правитель. Справедливый и добросердечный. И ничем он не будет снедаем, в отличие от своего отца. Телегон никогда не жаждал славы, жаждал лишь жизни.

– У тебя получится.

– Ты ведь не думаешь, что она хочет мне навредить?

Теперь он забеспокоился – теперь, когда уже слишком поздно. Ему ведь только шестнадцать, он совсем новичок в этом мире.

– Нет, – ответила я. – Не думаю. Она ценит твое происхождение, а со временем оценит и тебя самого. Афина надежнее Гермеса, хотя назвать постоянным никого из богов нельзя. Нужно быть независимым, не забывай.

– Не забуду. – Он посмотрел мне в глаза. – Ты не сердишься?

– Нет.

Гнева-то и не было никогда, лишь страх и печаль. Ведь боги могли использовать его против меня.

Стук в дверь. За ней – Телемах, в руках что-то длинное, обернутое шерстяной тканью.

– Простите за вторжение. – Моего взгляда он избегал. Сверток протянул сыну. – Это тебе.

Телегон развернул ткань. Гладкая деревянная дуга с зауженными, насеченными концами. Вокруг нее аккуратно смотана тетива. Телегон погладил обтянутую кожей рукоять:

– Красивый.

– Он принадлежал нашему отцу, – сказал Телемах.

Телегон, пораженный, поднял на него глаза. Я увидела тень былой скорби, пробежавшую по его лицу.

– Не могу, брат. Я и так уже забрал твой город.

– Город моим вовсе не был. Как и это. С тем и другим ты, полагаю, справишься лучше.

Казалось, я стою где-то далеко-далеко. Впервые я увидела так отчетливо годы, их разделявшие. Моего пылкого сына и этого мужчину, который предпочел остаться никем.

Мы отнесли багаж Телегона на берег. Телемах и Пенелопа попрощались с ним и отошли. Я ждала, стоя рядом с сыном, но он едва ли это замечал. Ведь глаза его отыскали горизонт – шов, соединявший воды с небом.

Корабль вошел в гавань. Большой, борта в свежей смоле и краске, новенький, сияющий парус. Команда работала слаженно, деловито. Бороды моряков были подстрижены, точеные тела крепки. Они спустили трап и в нетерпении столпились у поручня.

Телегон шагнул им навстречу. Широкоплечий, стоял он, сияя в солнечных лучах. Шедшая за ним по пятам Арктурос пыхтела рядом. На плече его висел натянутый отцовский лук.

– Я Телегон Ээйский, – воскликнул он, – сын великого героя и богини, еще более великой. Сама сероокая Афина привела вас сюда, так добро пожаловать.

Моряки упали на колени. Я думала, что не вынесу этого. Схвачу его и никуда не отпущу. Но я лишь обняла его в последний раз, прижала крепко, будто хотела впечатать в себя. А потом смотрела, как он занял свое место среди них, встал на носу корабля, четко выделяясь на фоне неба. Свет отлетал от воды серебристыми стрелами. Я подняла руку в знак благословения и отдала сына миру.

В последующие дни Телемах и Пенелопа обращались со мной как с египетским стеклом. Говорили тихо и мимо кресла моего ходили бесшумно. Пенелопа уступила мне место у ткацкого станка. Телемах все время наполнял мой кубок. В очаге постоянно поддерживался огонь. Но все было впустую. Пусть и добрые, они ничего для меня не значили. Я с сиропами в своей кладовой дольше была знакома. Я взялась за травы, но они словно вяли в руках. Без моего заклятия пространство обнажилось. Теперь боги могли ходить взад-вперед, если вздумается. Могли делать что угодно. Остановить их у меня не было сил.