Пвел Фром - Семь ступеней в полной темноте

Хаук, не в силах смотреть на это зрелище отвернулся и зашагал прочь, скрепя

немногочисленными зубами. Королева Гуда закрыла лицо руками... что будет дальше она

знала. Еще минута и она лишится дочери и больше никогда не взглянет в глаза своему

мужу.

Наконец осознав, что случившееся и есть правда, Сольвейг подняла взор на отца, ожидавшего, когда смертоносное оружие снова зарядится. Он твердо решил поставить в

этой истории окончательную, жирную точку. Но... то, что он увидел в ее глазах сковало

его волю и чувства. Он не увидел ненависти. Не увидел злости, или привычной дерзкой

решимости. Только непонимание, немой вопрос и боль.... Последнее он ощутил почти

физически. Не так все должно было произойти. Конец он планировал быстрым, расправа

короткой... Он просто хотел ее убить. Потому что породил ее тоже он. Он научил. Он дал

в руки меч. Он радовался ее достижениям. Указывал цель и поощрял победы. В ее лице он

решил покончить со всеми совершенными им ошибками. Но мучить ее он не хотел.... И

тем более не хотел вмешивать кого-то еще.

Когда-то давно, тайком, он прилетел сюда, держа в руках умирающего младенца. Он

отдал его кузнецу, чтобы тот смог оплакать и похоронить маленькое тело. Но, младенец

каким-то чудом выжил! И для чего? Чтобы пасть от его руки заслоняя собой его

недостойную дочь?! Уж это было слишком.

Рука его дрогнула, Ангус уже колебался, а стоило ли продолжать все это? Не перешел ли

он черту. Не затмила ли гордыня его совесть? То, что сделал король было подлым шагом.

Но он никак не мог проиграть. Нельзя было этого позволить. Однако, как теперь выглядел

он в глазах своих подданных?

Король огляделся. Воины его все понимали, но отводили глаза. Каждый знал, что нужно

было довести до конца начатое. Но, ясно было и то, что их отважный мудрый король

проявил недостойную монарха слабость.

Ноги Сольвейг подкосились. С бездыханным, израненным телом на руках, она рухнула на

пыльную землю. Она прижала тело кузнеца к груди прикрыла крыльями и издала такой

крик отчаяния и боли, что воздух вокруг уплотнился. Волна его сбила с ног всех, кто

находился по близости. Сметая листву с деревьев, она обожгла сердца и души людей

такой болью и ужасом, что многие потеряли сознание. Когда все стихло, обгоревший

остов дома с грохотом и скрипом обвалился, хороня под собой все что значил для

Сольвейг кузнец.

В умирающем сознании Арона пульсировало только одно. Он, наконец, осознал: всё что

дорого ему в этой жизни, он обрел лишь сейчас. Внутренний голос вкрадчиво твердил

ему, что все уже не важно. Это уже не его заботы. Что он ничего не сможет изменить

отсюда. Он умер… Все! Спроса нет, и здесь его никто не достанет и не осудит. Но...

память о Сольвейг не отпускала его сознание в темную пучину забвения. И, вдруг, этот

душераздирающий крик... взорвавший темные задворки мироздания! Переполненный

чудовищной болью. Ее болью.

Память быстро вернулась к нему. Вместе с осознанием того, где он находится и что

происходит. Для самого Арона словно прошла вечность, но для остальных - минуты.

Убитая горем Сольвейг, не сразу почувствовала перемены. Ей показалось, что

бездыханное тело немного потеплело. Крылья ее затрепетали, она взяла его

окровавленную руку и прислонила к своему лицу. Но ей не показалось. Сквозь прорези, оставленные кнутом, из-под пластин доспеха струился мягкий свет. Он был слабым, но в

темноте заметным. Под кожей кузнеца словно сквозь воск свечи, пробивались алые

всполохи. Сольвейг затаила дыхание. Она уже видела это раньше и сомнения в ее душе

сменились надеждой...

И он действительно оживал. Но ничего хорошего это не сулило.

- Арон! Арон! - паниковал голос в голове. – Что происходит? Ты нагреваешься! Ты

греешься слишком быстро!

Но он не обращал на это внимания. Оживший мозг загружал в растерянное сознание

последнюю картинку, которую видел. Тело кузнеца и правда становилось горячим.

Сольвейг обдало жаром, и она опустила его на землю.

Мертвое тело пошевелилось. Кузнец резко сел. И так же резко встал. Его голова, руки, тело - все светилось какой-то лучистой энергией. Зрелище было жутким, но чарующим…

Ошметки ткани на его истерзанной броне задымились и вспыхнули ядовитым пламенем.

Голос в голове, истошно вопивший до этого, вдруг, пропал. В сознании не осталось

ничего кроме слепой злобы. Свежая кровь на его ранах запеклась и осыпалась пеплом.