Матьё Габори - Сумеречные королевства

Пардьем замолчал. Я пытался найти хоть какое-то разумное объяснение разыгрывающемуся фарсу. Спрятанные ответы? В каком безумстве предлагает мне поучаствовать отец? Он умудряется преследовать меня, навязывать свою волю даже после смерти. Я поймал взгляд Эвельф. Сестра тоже выглядела обескураженной, но именно она нарушила тишину, повисшую в комнате:

— Сделайте одолжение, поторопитесь. Я отпустила Фильмира, но в конечном итоге наша тайная встреча разожжет любопытство слуг.

— Да, вы правы, — пробормотал эшевен. — Начнем…

Он обмакнул перо в чернила и торжественно провозгласил:

— И вот сейчас я приглашаю Пардьема, мага Затмения, познакомить Агона, сына барона де Рошронда, с устным завещанием последнего.

Кажется, в эту секунду Мезюм пробудился от грез и во все глаза уставился на Пардьема, который, расстегнув воротник камзола, явил взорам присутствующих повязанный вокруг шеи серый платок. Серый шейный платок — материальное воплощение Магической криптограммы. В Школе учителя не раз повторяли нам: серый платок носят маги Затмения, черный — маги Пол у ночи, а белый — маги Пол у дня. Значит, Пардьем был магом Затмения, олицетворявшего то время суток, которое нельзя назвать ни днем, ни ночью. В народе таких колдунов называли «затменниками». Худший вариант из всех возможных, утверждал один из моих преподавателей, мэтр Гийом: «Они используют магию как инструмент. Для серых колдунов магия — не самоцель. В их руках колдовство становится непредсказуемым, беспринципным. Именно поэтому большая часть фокусников — затменники. Наставничество всегда находило общий язык с представителями Полуночи и Полудня. Их поступки логичны, их поведение подчиняется определенной схеме, укладу того ордена, членами которого они являются. А орден — служит ли он добру или злу — всегда тяготеет как к определенному порядку, так и к определенным крайностям, а значит, он предсказуем. Но каждый маг Затмения — неистовый индивидуалист, и потому использует магию, как ему заблагорассудится…».

Пардьем снял шейную косынку и разложил ее на коленях. Мы услышали, как он затянул какую-то маловразумительную литанию на незнакомом, неблагозвучном языке. Что касается меня, то я попытался уследить за руками мага, порхающими в странном танце над поверхностью платка. Внезапно с кончиков его пальцев заструились крошечные искорки; потрескивая, они падали на кусок ткани, который вдруг сделался твердым и стал напоминать тонкую металлическую пластину. Колдовство в действии! Теперь по периметру пластины можно было разглядеть странные черноватые арабески. Пальцы мага застыли: арабески ожили и, извиваясь, словно червячки, устремились к центру платка. Затем, повинуясь немому приказу, они взмыли в воздух, чтобы остановиться на уровне лица Пардьема. Сейчас арабески походили на тончайшие нити, которые несколько мгновений парили в пустоте, а затем сплелись в решетчатый яйцеобразный кокон. Эта форма, внутри которой порой вспыхивала магическая искра, медленно вращалась вокруг своей оси. И вот из нее донесся голос отца, как будто бы он находился среди нас, в этой же комнате. За исключением Пардьема и его компаньона, мы все подскочили от неожиданности.

— Агон, сын мой, — заговорил колдовской кокон, вращавшийся перед глазами затменника. — Серый Луч удержит крючкотворов из твоей школы и не позволит им оспорить это завещание, он гарант того, что моя последняя воля будет исполнена.

Я вздрогнул. Какой ледяной, бескомпромиссный тон. Когда Дезеад упомянул, что завещание составлено специально для меня, я представил себе посмертную исповедь барона де Рошронда, и в моей душе даже зародилась надежда, что я получу благословение отца, которое он не мог дать мне при жизни, не рискуя нарушить вековые традиции. Но сейчас я слышал голос судии, готовящегося огласить обвинительный приговор. Эвельф и Мезюм затаили дыхание.

— Я молчал долгие годы, — продолжал отец. — Твои высокомерие и упрямство нанесли непоправимый вред нашей вотчине. Я был вынужден смириться с оскорблением, нанесенным единственным сыном, сыном, который отказался наследовать родовой титул, предпочтя ему звание бродячего фигляра. Благодаря тебе я узнал, что такое стыд. Я до сих пор не пойму, неужели тебе действительно по нраву роль шута?

Слова взрывались в моем мозгу, словно сошедшие с ума снаряды. Я не сводил глаз с губ мага. Я надеялся разглядеть в этом человеке безмерно одаренного чревовещателя, обнаружить доказательство того, что вся эта сцена не более чем зловещий фарс, задуманный Мезюмом. Больше всего на свете я хотел прервать эту речь, вмешаться, как и советовал Пардьем. На что рассчитывал отец? Что я сорвусь, начну вопить столь же громко, как его друзья-бароны во время шумных попоек? Резкая фраза застряла в горле.