Андрей Дашков - Страна слепых, или Увидеть свет

Когда Анна Гнусен открыла дверь палаты, я увидел полную молодую женщину, которая до нашего появления сидела в полной темноте. Честно говоря, на ее месте мне было бы не по себе, но я слишком долго болтался на свободе и под открытым небом. Поза этой телохранительницы — склоненная голова, руки на бедрах ладонями вверх — выражала смирение и готовность к преданному служению. Своим унылым лицом с выбритым лбом и рыхлым телом она напомнила мне добродетельных тёток со средневековых картин. В дохлой корове и то было больше сексуальности.

Сестра Амелия даже не прищурилась от света внесенной лампы, и я поначалу решил, что наконец-то попал на крота. Однако это оказалось не так. Мое появление не вызвало у Амелии ни малейшей реакции. Но зато, как только я протянул руку, чтобы пощупать пульс на шее у парня, она схватила меня за запястье. Движение было стремительным, точно бросок ядовитой змеи. Под внешностью сонной землеройки скрывалась та еще штучка.

Пару-тройку секунд я пытался выдернуть руку из ее цепких когтей. Безуспешно. Наконец сестра Анна поставила лампу на пол и принялась освобождать меня, отгибая каждый палец сестры Амелии по отдельности. Все происходило в молчании, из чего я заключил, что Амелия то ли глухая, то ли не понимает по-хорошему. Ее присутствие, несмотря на проявленную бдительность, почему-то не внушало мне спокойствия за судьбу мальчишки. Скорее наоборот.

У меня на руке появились нешуточные царапины и кровоподтеки; чертова сиделка едва не вскрыла мне вены своими ноготками. Еще немного, и я начну ненавидеть зрячих так же сильно, как тварей. У последних хотя бы имеется «оправдание» — темнота, в любом смысле. Я подумал, до чего же беззащитным, младенческим и почти неузнаваемым кажется лицо парня без Тени. Конечно, бесполезно интересоваться у сестер, куда подевались его «очки». Ответ очевиден: они там же, где и мои стволы. Важнее другое — сумеет ли тот, кто завладел наследством Матери Ночи, понять, что именно попало в руки, и воспользоваться этим.

Я больше не пытался дотронуться до мальчишки, только разглядывал, будто музейный экспонат. А что — такой барашек гораздо ценнее прочих. Например, меня. Его дыхание было слабым и неравномерным, глаза под восковыми веками глубоко запали, ну а бледным, как мертвец, он, наверное, останется всегда. Казалось, его кожа мгновенно обгорела бы на солнце, но за все время нашего пути он не обзавелся даже легким загаром.

Он держал что-то зажатым в кулаке, и я знал, что это. Кроме того, несколько черных костяшек лежало рядом с ним: по две — слева и справа на уровне груди, две — на уровне таза, по одной между ног и в изголовье. Я сильно сомневался, что парень мог разложить их самостоятельно, даже если ненадолго пришел в себя. Следовательно, этим занимался кто-то другой. Например, сестра Амелия. Ничего, хотя бы отдаленно похожего на медицинские инструменты или препараты, в палате не было.

— Это зачем? — спросил я, имея в виду костяшки и не очень рассчитывая получить внятный ответ.

Сестра Амелия впервые подняла на меня свои коровьи глаза.

— Так надо, — произнесла она медовым голосом, но с такой убежденностью, что не оставалось сомнений: ее рук дело.

— Кому надо?

На этот раз ответа я не дождался. И не имел физической возможности добиться его силой. Тут Амелия сделала нечто поразившее меня: с бесконечной нежностью погладила мальчишку по раненой ноге. Кстати, перевязан он был безупречно аккуратно.

Всем своим видом Анна Гнусен будто говорила: «Ну что, доволен? А теперь — в кроватку!» Во всяком случае, так мне казалось. Морды кротов не были столь красноречивы.

— Ты увидел, что хотел, брат? — спросила Анна Гнусен. — А теперь тебе нужно лечь, и поскорее.

Конечно же, от нее не ускользнуло, что у меня кровоточит рана на животе. Я еще не привык к тому, что рядом глазастые сестры, исполненные добрых побуждений и готовые бескорыстно помочь. А привыкать, наверное, следовало. И заодно понять, что иметь дело с обитателями ковчега будет гораздо труднее, чем с кротами-менялами.

— Нельзя ли мне устроиться где-нибудь поблизости?

По-моему, я задал вполне невинный вопрос, но удостоился очередного тяжелого взгляда Анны Гнусен. Мы только начали двигаться обратно по белой линии, закрыв дверь тринадцатой палаты и оставив сестру Амелию в темноте. Что касается парня, тут я пока был бессилен. Если выживет и очнется, вряд ли палата покажется ему хуже подвала, в котором его держала любящая бабушка. Лишь бы он не принял за бабушку дежурившую рядом толстуху.