Андрей Дашков - Страна слепых, или Увидеть свет

Мы вернулись на тройную линию. По тем же нарисованным рельсам навстречу нам выкатился толстяк, который лампой не пользовался. Оказавшись на свету, он прищурился, осмотрел меня с ног до головы, замедлил шаг, затем остановился. У него была похожая на валун, лысая и не вполне симметричная голова, по-младенчески розовая кожа и короткопалые ручки. Он выглядел раздраженным и озабоченным, словно искал в темноте что-то или кого-то, а теперь вынужденно прервал поиски, от успеха которых многое зависело.

Тем не менее он был явно не прочь пообщаться. Поскольку, что касается информации, меня держали на голодном пайке, стоило принимать во внимание любые сведения, от кого бы они ни исходили. Тонким голоском толстяк проблеял:

— Так-так-так. Наш новый братец. Слухи разносятся быстро, не правда ли, сестра?

Анна Гнусен скорчила кислую мину, но все же неохотно подтвердила, что да, мол, — и братец новый, и слухи разносятся с необъяснимой быстротой. Толстяк придвинулся ко мне вплотную и многозначительно шепнул:

— Ворон видел?

Я кивнул. От него необычно пахло; даже мой не слишком чуткий нос различил, что сильный запах химикалий забивает некий крайне неприятный душок.

— Моя работа, — доверительно сообщил толстяк. — Здорово придумано, а? Даже Фройд одобрил. Всех делов-то — раз плюнуть, а этих отпугивает.

— Кротов? — уточнил я.

— При чем тут кроты! — внезапно разозлившись, толстяк начал кривить рожу и дергаться. Моя тупость вывела его из себя — почти в буквальном смысле. — Этих! — он энергично ткнул пальцем вверх.

— Птиц? — ляпнул я наугад. А получилось — назло.

Толстяк побагровел. Казалось, еще одно проявление моего слабоумия, и его хватит удар.

— Каких еще птиц, мать твою? — пробулькал он сдавленным шепотом и замотал головой из стороны в сторону, словно лошадь, отгоняющая мух.

— Пойдем, брат, пойдем, — заторопилась Анна Гнусен, словно опасалась наметившейся драки. Или того, что жирняга выболтает в приступе безумия.

Но, к моему сожалению, его речь сделалась совершенно бессвязной и в основном состояла из ругательств. Удаляясь вместе со старшей сестрой, я вспоминал подходящее для него слово. Наконец вспомнил — таксидермист. Да, в самый раз словечко — малопонятное и с оттенком дерьма. Оглянулся. Приплясывающая фигура толстяка постепенно погружалась в темноту. Рыча и брызгая слюной, он что-то доказывал тому месту в пространстве, где меня уже не было. А может, и самому себе.

Маршрут, которым мы влачились, откладывался у меня в памяти подобно липкому извилистому следу, оставленному улиткой. Дело осложнялось херовым самочувствием и темнотой, в которую были погружены переходы. Свет лампы отодвигал ее всего на несколько шагов, а дальше все тонуло в неопределенности. Как и положено ковчегу, тут были проблемы с электричеством. Не уверен, что сумел бы отыскать обратную дорогу без помощи сестры Гнусен. С другой стороны, я нисколько не скучал по «своей» камере.

По пути к трем разноцветным линиям на полу добавилась красная, но очень скоро увильнула в боковой коридор. Тот поворот был обозначен большой красной стрелкой и надписью «Блок D». Из чего я, парень грамотный, сделал вывод, что блоков в ковчеге, как минимум, четыре. Впрочем, не исключено, что их может оказаться всего два. Или их нет вообще, а надписи на стенах и бэджах — сплошная фикция. В последнем случае возникал вопрос: ради чего тогда разыгрывается дурацкий спектакль? Ведь не ради же того, чтобы посмеяться над бродягой-доходягой, хоть и зрячим, но ни черта не понимающим в здешней жизни…

И если продолжать доверять надписям, то мальчишка находился в тринадцатой палате блока А. Помещеньице выглядело мрачновато. Тут не было окон; в потолке зияла ничем не прикрытая дыра вентиляционного канала. Каждая из четырех стен, пол и даже внутренняя поверхность двери смахивали на матрасы, которые кто-то методично распарывал и потрошил, не имея для этого никакого другого инструмента, кроме ногтей и, возможно, зубов. Но результат впечатлял. Либо свихнувшийся взаперти бедняга проявил маниакальную настойчивость, либо в его распоряжении оказалась куча времени.

Мальчишка лежал на топчане, намертво прикрепленном к полу. Здесь и одному-то было тесновато, а для двоих жизнь взаперти наверняка сделалась бы адом. Спасало только то, что один из этих двоих, судя по всему, еще не приходил в себя, а у другого, вернее, другой был поистине ангельский нрав.