Наталия Некрасова - Ничейный час

Райта развернул шилорога и погнал вниз. Пыль и мелкие камни взлетали облаком, шилорог высоко закричал, словно захваченный отчаянной решимостью Райты. Они закружились на белом, плотном полотне дороги. Зверь дрожал, опустив голову и отводя взгляд. Райта спешился.

— Уру, друг? — провел он рукой по горячей жесткой длинной шерсти. Она скручивалась от жара и пахла паленым. Шилорог поднял голову и заплакал, косясь на Райту темно-вишневым глазом. — Уру… не плачь. Я не поведу тебя туда, нет. Ты меня жди, ладно?

Райта поднял голову и увидел высоко над крутым склоном одинокого всадника. Всадницу. Мать. Она ждала.

"У каждых врат свой ключ. Возможно, ты и есть такой ключ".

Так говорил Маллен.

"Если ты ключ — иди и открой свои врата".

Так говорила мать.

И Райта стиснул в руке Копье и пошел.

Сначала пошел, а затем побежал, потому, что одежда не должна успеть сгореть. Он перехватил Копье, как если бы бежал на врага. Хьяшта была врагом. Она должна была уйти. Он бежал все быстрее, чувствуя, как дымятся волосы, а воздух начинает обжигать ноздри, а потом и горло, и легкие, и он горит и плавится изнутри и снаружи.

Но добежать! Успеть. Всадить Копье прямо в это, пульсирующее, белое, бесформенное, текучее.

Глаза лопались. Он опустил веки. Всего несколько несчастных шагов, а боль изнутри и снаружи уже дошла до той точки, после которой сознание уже не может ничего, тело будет спасать себя. Если успеет.

Трое вождей и женщина в стороне видели, как бегущий Райта превращался в пылающий факел, а потом цвет пламени из красного стал ослепительно-белым, а Копье вспыхнуло звездой, и пылающий белый комок упал в хьяшту.

Госпожа Атаэ сунула кулак в рот, чтобы не завыть. Нельзя. Женщины Шенальин не плачут.

Хьяшта пошла мелкой рябью, помутнела, как глаз вареной рыбы, и вдруг лопнула, подобно пузырю. Жар по-прежнему клубился внизу, под обрывом слева и справа от хьяшты, но в огромной белой арке светилась черная ночь, полная звезд, и круглая луна. Белая. Не кровавая. И дорога уходила под арку куда-то в темно-синюю блистающую даль, прохладную и чистую.

А под аркой, под белой луной стоял совершенно голый Райта. Сначала он не понял, что жив. Потом изумился и обрадовался тому, что жив. А потом его затопил такой восторг, что он закричал, запрыгал и запел.

— Я умер! Я умер!

Я возродился! Я возродился!

О, копье из сердца Господина Огня!

О, реки и звери Аншары!

О, Госпожа Вод!

О великий Маллен!

О, благородная Атаэ!

Эта хьяшта — ее больше нет!

Эти врата — я стал их ключом!

Шаг вперед! Еще шаг вперед!

По белой дороге, к белой луне!

Я умер! Я воскрес!

Я, Райта, из рода Раштанальтов!

Айииии!

Мать была рядом. Она набросила ему на плечи плащ своего покойного отца — вождя, убитого Малленом. Вождь не должен быть нагим.

***

Они уходили, не оглядываясь. Они уносили с собой самое драгоценное, что можно было унести — память. Когда-нибудь они найдут место, где смогут остановиться и жить, и тогда барды, летописцы и художники запишут и нарисуют все, что можно будет записать и изобразить. И все равно это будет ничтожно мало. И все, что некогда случилось на самом деле, станет сказкой, которая была давным-давно в тридесятом царстве. И забудут, почему нельзя обходить холм против движения солнца, и почему в темном лесу нельзя сходить с тропы и оборачиваться, а в незнакомом доме нельзя называть своего имени и заговаривать с хозяином, пока тот сам не заговорит с тобой.

А реки Анфьяр и Орен станут реками мира мертвых.

Но это будет еще нескоро. А пока уходили дети Ночи, и дети Дня, и дети Пустыни. Уходили сквозь открытые Врата за вождями, которым поверили по Белой Дороге, конец которой терялся в синей ночи под белой чистой луной.

Уходил Арнайя Тэриньяльт со своими молчаливыми большеглазыми бледными воинами, ведя в поводу белую кобылицу своей невесты Майвэ. Уходила его сестра Асиль и блюститель Юга, сопровождая своего короля Андеанту Юного, среди сподвижников которого были и Маллен Ньявельт, и Онда, и королевский бард Сатья, и дева Иште со своей приемной сестрой Сиэнде, и девочка Тийе с одноглазой кошкой.

Уходил Ринтэ, которого несли на носилках. И его жена Сэйдире, Лебединая госпожа, и его вечный дед, Тарья Медведь со своей дочерью, Нежной Госпожой Диальде. А бард Нельрун молча плакал, слагая в голове строки тех песен, которые зазвучат уже в новом месте. Он будет жить, чтобы петь, чтобы перед глазами слушателей появлялись картины того, что остается в прошлом, за Вратами. И Онда был с ним, и умирающий Сатья.